Из автомобиля послышался изумленный крик:

– Dove vai[3]?

Я даже не оглянулась. Я знала, что могу обогнать кого угодно, если сильно захочу. Даже итальянцев с их дешевой красной машиной. Я и забор перепрыгну, если понадобится.

Пока я добиралась до кладбища, они успели еще дважды меня нагнать. Наконец они сдались, а у меня, кажется, вспотели даже веки. У ворот спиной ко мне стояли Говард с Соней, но они обернулись, заслышав мои шаги. Или дыхание больного астмой оборотня.

– Ты быстро, – заметил Говард. – Все в порядке?

– За… мной… гнались…

– Кто?

– Парни… на машине…

– Наверное, потеряли голову, когда тебя увидели, – улыбнулась Соня.

– Минуточку. За тобой гнались парни на машине? Как они выглядели? – Говард сжал челюсти и бросил на дорогу взгляд «а не погнаться ли за ними с бейсбольной битой?», и я даже простила его за «Она очень тихая».

– Ничего страшного, – ответила я, отдышавшись. – Просто в следующий раз побегаю по кладбищу.

– Или за ним, – предложила Соня. – Там есть ворота, которые ведут на высокий холм. По нему бегать сложнее, виды там чудесные и машины не ездят.

Говард все еще пыхтел, как разъяренный бык, и я решила сменить тему:

– А где Йоргенсены?

– У нас возникли… разногласия, – ухмыльнулась Соня. – Они решили сами устроить себе экскурсию. – Она махнула рукой на кладбище. Глория бодро шагала между могилами и тащила за собой Хэнка. – А твой папа как раз говорил о том, что хочет отвезти тебя поужинать во Флоренцию.

Говард кивнул, и его лицо смягчилось.

– Можем прогуляться мимо Дуомо[4] и зайти поесть пиццу.

Мне полагается знать, что это такое? Я переступила с ноги на ногу. Скажу «да», и мне обеспечен ужин наедине с Говардом. Скажу «нет» – и меня, скорее всего, ждет то же самое. Что ж, по крайней мере, посмотрю на город. И Дуомо, чем бы оно ни было.

– Ладно.

– Отлично! – обрадовался Говард, как будто я сказала, что мне очень хочется пойти. – Сможем поговорить. О всяком.

У меня тут же душа ушла в пятки. Разве мне не полагается неделька-другая милости перед тем, как Говард огорошит меня заготовленным оправданием? То, что я сюда прилетела, для меня уже слишком.

– Пойду домой, – сказала я и вытерла пот со лба, чтобы никто не заметил, как я расстроена.

Соня поспешила за мной.

– Не зайдешь ко мне по пути? У меня есть одна вещь твоей матери, и я с радостью тебе ее отдам.

Я посторонилась, отойдя на лишние шесть дюймов:

– Простите, мне надо в душ. Давайте в другой раз?

– О… – Она нахмурилась. – Конечно. Но ты заходи, когда будет минутка. Вообще-то я могла бы…

– Спасибо большое. До встречи.

Я побежала вперед, чувствуя на себе тяжелый взгляд Сони. Мне не хотелось ей грубить, но у меня не было совсем никакого желания забирать эту загадочную вещь. Мне постоянно отдавали то, что принадлежало моей матери – в основном фотографии, – а я не знала, что делать с этими сувенирами из моей прежней жизни.

Я окинула взглядом кладбище и вздохнула. Мне больше не приходилось напоминать о том, что все изменилось.

Я зашла в дом и тут же направилась на кухню. Уверена, если бы я спросила разрешения у Говарда, он толкнул бы типичную «mi casa, su casa»[5] речь (возможно, с итальянским произношением), так что я решила даже не спрашивать и совершила набег на холодильник.

Верхние две полки были забиты оливками, горчицей и прочими продуктами, которые делали еду вкусной, но сами едой не являлись. Я принялась открывать стеклянные отсеки, пока не обнаружила баночку с кокосовым йогуртом и большую буханку хлеба. Я сильно расстроилась, не найдя остатков лазаньи.

Сожрав половину буханки и дочиста вылизав баночку из-под йогурта (без сомнений, это был лучший йогурт из всех, что я пробовала), я стала шарить по шкафчикам, пока не отыскала коробку гранолы с надписью «CIOCCOLATO». Джекпот! Шоколад я пойму на любом языке.

Я уничтожила огромную миску гранолы и прибралась на кухне, как убийца на месте преступления. Что теперь? Будь я сейчас в Сиэтле, я бы уже собиралась в бассейн с Эдди или выкатывала велосипед из гаража, убеждая лучшую подругу зайти за молочными коктейлями «тройной шоколад» – только ими я там и питалась. А здесь что? Даже Интернета нормального нет.

– Душ, – сказала я вслух. Займусь хоть чем-то. Да мне и правда надо бы помыться.

Я поднялась к себе в комнату, схватила с комода стопку полотенец и пошла в ванную. Там было невероятно чисто, как будто Говард каждую неделю отскребал ее с отбеливателем. Может, как раз поэтому у них с мамой не срослось. Она была невозможной неряхой. Однажды я нашла у нее на столе контейнер с лапшой, которая стояла там так долго, что успела посинеть. Посинеть.

Я задернула занавеску и задумалась, что делать дальше. Под крошечной, хлипкой на вид душевой лейкой блестели два вентиля с буквами «С» и «R».

– Согревающая и расплавляющая? Сжигающая и раскаленная?

Я включила «R», немного подождала и сунула руку в поток воды – она как была, так и осталась ледяной. Ладно, попробуем «С».

То же самое. Может, на градус-другой потеплее. Я застонала. Выходит, когда Говард упоминал «не такие уж современные технологии», он имел в виду морозный душ? И разве у меня есть выбор? Вчера я провела весь день в перелетах, а сегодня утром пробежалась со скоростью света, порядком вспотев. Мне нужен душ.

– В чужой монастырь, – пробормотала я, скрипя зубами, и запрыгнула в ванну. – Ай! Холодно! Холодно!

Я схватила с угла ванны первую попавшуюся бутылку и втерла содержимое в кожу и волосы, а потом в несколько заходов смывала пену под ледяным душем. Закончив эту пытку, я взяла сразу всю стопку полотенец и завернулась в них, как мумия.

Тут раздался стук в дверь. Я замерла. Еще один.

– Кто там?

– Это я, Соня. У тебя… все в порядке?

– Мм… – Я скорчила рожу. – Да. Небольшие проблемы с водой. У вас что, горячей не бывает?

– Она есть, просто надо подождать. Иногда минут по десять проходит, прежде чем она нагревается. «С» значит «caldo», горячая, a «R» – «raffreddato», холодная.

Я покачала головой:

– Приму к сведению.

– Извини, не хочу тебе надоедать, просто хотела предупредить, что оставила записки твоей мамы у тебя на кровати.

Я застыла. Записки? Нет, наверное, мне послышалось, и она сказала «крыску». Крыса – вполне подходящий подарок. И если бы я дарила крысу, я бы положила ее…

– Лина, ты слышишь? Я принесла тебе записки…

– Минутку! – крикнула я.

В этот раз она точно сказала «записки». Но не факт, что Соня говорит именно про дневник. Это могут быть обычные записи. Я быстро вытерлась, оделась и открыла дверь. Соня стояла в коридоре с цветочным горшком в руках.

– Вы принесли новые записки?

– Нет, ее старую записную книжку.

Я прислонилась к косяку:

– Большую, кожаную, с кучей текста и фотографий?

– Да. Так она и выглядит. – Соня нахмурилась. – Ты ее уже видела?

Я пропустила ее вопрос мимо ушей.

– Я думала, вы просто отдадите мне старые фотографии.

– У меня есть фотография твоей мамы, но она висит на стене в гостевой комнате, и я не планирую с ней расставаться. Это портрет у Стены без вести пропавших. Отличный кадр. Зайдешь как-нибудь, посмотришь.

Видимо, эта стена тут очень много значит.

– Откуда у вас ее дневник?

Вопрос прозвучал, как слова плохого полицейского на допросе. Соня покачала головой:

– Он пришел к нам в сентябре, без записки, без адресата. Я вскрыла пакет и сразу его узнала. Хедли всегда ходила с этой книжкой, когда жила на кладбище.

Жила на кладбище?