В. Г. Бенедиктов[1] СОНЕТЫ СОНЕТЫ I ПРИРОДА Повсюду прелести, везде живые краски. Для всех природы длань исполнена даров. Зачем же, к красоте бесчувственно-суров, Ты ищешь тайн ее и жаждешь их огласки? Любуйся дивною, пей девственные ласки, Но целомудренно храни ее покров! Смирись пред ней! Не рви таинственных узлов И не срывай с неё застенчивой понизим! Куда ни оглянись — везде гиероглиф. На краски радуги луч света раздробив, Нам — что такое свет? — не высказала призма. Есть сердце у тебя: пади, благоговей И бойся исказить догадкою своей Сокрытое во тьме святого мистицизма! II КОМЕТА Взгляни на небеса! Там стройность вековая. Как упоительна созвездий тишина! Как вся семья миров гармонии полна И как расчетиста их пляска круговая! Но, между ними путь особый пролагая, Комета яркая — системам не верна, И кажется, грозит другим мирам она, Блистательным хвостом полнеба застилая. Спокоен астроном: по небу гостья та Он видит — шествует дорогой соразмерной, Но страшен новый блеск для черни суеверной. Так мысль блестящая, высокая мечта Пугает чернь земли во тьме ее пещерной, Но ясным разумом спокойно принята. III ВУЛКАН Нахмуренным челом простерся он высоко; Пятою он земли утробу придавил, Курится и молчит надменно, одиноко; Мысль огнеметную он в сердце затаил… Созрела — он вздохнул так тяжко, так глубоко, Что землю покачнул и небо помрачил. И камни, прах и дым разметаны широко, И лавы бурный ток окрестность обкатил. Он — гений естества, и след опустошенья, Который он простер, жизнь ярче оцветит! Смирись: ты не постиг природы назначенья. Так в человечестве бич-гений зашумит Толпа его клянет средь дикого смятенья, А он, свирепствуя, земле благотворит. IV ГРОЗА В тяжелом воздухе соткалась мгла пустая; Взмахнул крылами ветр; зубчатой бороздой Просеклась молния, завыла хлябь морская; Лес ощетинился и стонет под грозой. Как хохот сатаны, несется, замирая, Громов глухой раскат, и снова над землей Небесный пляшет огнь, по ребрам туч сверкая, И грозно падает изломанной чертой. Толпа пугается и мчится под затворы… Бегите! Этот блеск лишь для очей орла. Творенья робкие! Спешите в ваши норы! Кто ж там — на гребне скал? — Стопа его смела; Открыта грудь его; стремятся к небу взоры, И молния — венец вокруг его чела! V
ЦВЕТОК Как дивно выткан он из красок, из эфира! Откуда милый гость? Не прямо ль с неба он? Златистою каймой он пышно обведен, На нем небес лазурь, на нем зари порфира. Нет! Это — сын земли и гость земного пира; Луг — родина ему; из праха он рожден. Так, верно, чудный перл был в землю погружен, Чтоб произвесть его на украшенье мира? О нет! Чтоб вознестись головкой золотой, Из черного зерна он должен был родиться И корень свить в грязи, во мраке, под землей. Так семя горести во грудь певцу ложится И, в сердце водрузив тяжелый корень свой, Цветущей песнею из уст его стремится. VI СЛЕЗА И УЛЫБКА Когда укрытую, невидимую миром, Красавицу томит заветная тоска, Слеза в ее глазах — алмаз в игре с сапфиром, Росинка божия в лазури василька. Когда ж ей весело и за сердечным пиром Улыбка по устам продернута слегка, Сдается: тронуты два розовых листка Весенним воздухом, чуть дышащим зефиром. Порою вместе — дождь и ясны небеса. Так на живом лице ее, моей голубки, Порой встречаются улыбка и слеза. Как тягостны тогда приличию уступки! Лобзаньем хочется ей осушить глаза; Лобзаньем хочется ей запечатать губки. VII ЖЕМЧУЖИНА Летучая ладья над влагою мятежной Неслась, окрылена могуществом ветрил, И вдаль я уплывал, оставив край прибрежный, Где золото надежд заветных схоронил. Измену испытав, с любовью безнадежной Над пеной шумных волн я голову склонил, И с горькой думою, глубокой, неизбежной, Кипучую слезу я в воду уронил. Из сердца, полного тоскою безотрадной, Та скрытная слеза невольно истекла И жаркая влилась в затворы влаги хладной И, раковиной там проглоченная жадной, Быть может, светлый перл она произвела К венцу для милого изменницы чела. 1835 вернуться БЕНЕДИКТОВ ВЛАДИМИР ГРИГОРЬЕВИЧ (1807–1873). Поэт романтического направления. Сборник «Стихотворения» (1835) имел шумный, но кратковременный успех. Белинский справедливо осудил ложный пафос и мнимую философичность стихов Бенедиктова. Однако нельзя не учитывать, что его творчество — одно из звеньев русской поэзии XIX в. |
