27 декабря Алла вышла на работу в приподнятом настроении. Во-первых, Лариса Соловьева должна была сегодня принести ей платье, как обещала, очень красивое, а главное, недорогое, и это не могло не радовать. В последнее время Алла ожесточенно копила на новую квартиру, поэтому на туалеты не тратилась. Во-вторых, ночью ей приснился чудесный сон: она увидела свою будущую семью: себя, Толика и маленького ребенка в кроватке. Во сне она любила этого малыша и испытывала что-то похожее на нежность к Толику. Вот это ее в основном и вдохновило. Как-то еще в школьные годы, классе в пятом или в шестом, Алле приснился одноклассник, на которого она до этого не обращала никакого внимания. На следующий день она отыскала его глазами на утренней линейке и поняла, что влюбилась. Просто так взяла и влюбилась во сне. И сейчас ей очень хотелось, чтобы хрупкое чувство нежности, возникшее ночью так неожиданно, закрепилось, приобрело какую-то форму.

В последнее время Алла почти убедила себя, что любить будущего супруга или испытывать к нему глубокое, трепетное уважение вовсе не обязательно. К нему важно только притереться. Говорят, что взрослого, сформировавшегося человека уже не переделаешь. Но это не так. Процесс притирки подразумевает отлетание «лишних деталей» и даже некоторое видоизменение внешнего облика. Ей хотелось верить, что Толик станет хоть немножечко другим, а может быть, она — другой, той, которой уже все будет безразлично… Уважать Шанторского было чрезвычайно трудно, и он сам создавал эти трудности, чрезмерно часто повторяя местоимение «я», утверждая, что большинство его коллег сволочи и подлецы, а также по любому поводу вспоминая сонм женщин, якобы в него влюбленных. У Аллы иногда создавалось впечатление, что в Москве просто нет такой особи женского пола, которая бы не страдала по Толику. Впрочем, преподносил он это с оттенком легкой небрежности, давая понять мимикой и взглядом: «Но сейчас-то все они забыты. Я с тобой, дорогая!» И он, в самом деле, был с ней. К его достоинствам, несомненно, следовало отнести пунктуальность и обязательность. Как-то у Аллы выдался неудачный день, ужасно болела голова, поднималась температура, а главное, не хотелось видеть Шанторского — до тошноты, до крика. А тут еще накатили воспоминания об Андрее. Она сидела перед зеркалом в ванной и плакала, с раздражением думая о том, что сегодня обязательно приедет Толик, и надо будет выйти объясниться с ним, прежде чем он наконец уедет. Шанторский приехал через час, позвонил в дверь. Алла выползла в прихожую, открыла, и с порога объяснила, что сегодня поехать с ним никуда не может, а поэтому просит ее извинить.

— Что значит, не можешь? — искренне удивился Толик. — Мы же договорились. Я распланировал свой день, отказался от важной встречи. Да и столик в ресторане уже заказан!

— Я сама закажу столик в следующий раз. И, честное слово, возмещу тебе все нравственные и материальные потери. Но потом, ладно? — Алла попыталась улыбнуться ласково и миролюбиво.

— А бензин? Бензин ты мне тоже возместишь? Я ведь приехал сюда аж со Щелковского шоссе и теперь по твоей милости поеду обратно!

И она поняла, что эти несколько литров бензина она никогда ему возместить не сможет, настолько огромная эта потеря. К тому же Толик всего лишь взывал к ее обязательности. И она сказала:

— Хорошо, мы поедем. Дай мне десять минут на сборы…

Да, Шанторский был пунктуальным и обязательным. Из явных недостатков можно было выделить только, пожалуй, мелкие белые кудряшки, делавшие его, пожилого, в общем, человека, похожим на ангелочка-переростка. Но о каких, вообще, недостатках можно говорить, если следовать народной мудрости: «Жена должна быть умной, красивой, сексуальной, тактичной, домовитой, преданной, талантливой, заботливой. А муж должен просто быть»? Алле исполнилось тридцать два года, и ей хотелось замуж, хотелось любить своего будущего мужа Анатолия Игоревича Шанторского…

В холле родильного отделения рядом с телевизором стояла нарядно украшенная зеленая елочка. Если бы Алла наперед не знала, что она искусственная, то ни за что бы не догадалась. Даже пахло деревце благодаря хвойным ароматизаторам совсем как настоящее. Телевизор работал, под звуки рождественского гимна крутили мультяшки про каких-то там Санта-Клаусов, гномов и оленей. Больных в холле не наблюдалось. Алла еще до сих пор не могла привыкнуть, что здесь, в 116-й клинике, в каждой палате есть и телевизор, и холодильник. Каждая пациентка у себя в палате могла смотреть что ей хочется, о чем и свидетельствовали колокольчики рождественского гимна, переплетающиеся в коридоре с бравурно-ироничными звуками марша из «Принца Флоризеля»…

Лариса Соловьева, как всегда, вынырнула откуда-то абсолютно неожиданно. Алла даже не успела сообразить — откуда.

— Ой, подожди! — Лариса энергично замахала обеими руками, как заяц лапами. — Сейчас я тебе платье принесу, оно у меня в шкафу, в пакете.

— Не торопись, — осадила ее Алла. — Все равно у меня сейчас профилактическая беседа с вашими беременными. Пока еще все палаты обойду! Новых-то никого нет?

— Есть. — Соловьева кивнула с таким видом, что сразу стало ясно: она намерена сообщить что-то важное. Опустив руки в карманы халата, зацокала каблучками, направляясь к посту. Говорить она начала, только подойдя вплотную и убедившись, что их никто не слышит.

— Ты знаешь, — она интимно понизила голос, — вчера в седьмую палату легла женщина с двадцатью четырьмя неделями. Красавица, прямо фотомодель! Вроде бы замужем, но мужа я пока не видела. Собирается искусственно прерываться. А ребенок абсолютно нормальный, хороший, девочка. Ей вчера сделали ультразвук… У нее почечная недостаточность, разумеется. Но не до такой степени, чтобы прямо сейчас в гроб ложиться. Могли бы мы эту даму дотянуть до родов! В общем, предоставили решать ей самой, а она, по-моему, просто труса отпраздновала… Тебе, конечно, у нее в палате делать нечего со своим ликбезом, но ты все-таки зайди, а? Без карты, без всего, будто случайно! Поговоришь — может, она и передумает. А то очень уж жалко и ребенка, и ее. Такая красивая!

— Зайду, — Алла пожала плечами. — Почему бы не зайти? Но только я не уверена, что это кому-то нужно. Такие вот «фотомодели» обычно от детей и отказываются. А зачем они им? У них личная жизнь, Парижи, Канары! От кормления фигура, не дай Бог, испортится! Так что вышвырнет она меня вместе с моим ликбезом из палаты и еще мужу «новорусскому» пожалуется…

Ей почему-то вдруг вспомнилась та девочка Оксана, что сидела вместе с Андреем в ресторане. Девочка была виновата только в одном — ее полюбил и на ней собирался жениться Андрей. Но Алла тогда, с первого взгляда, возненавидела ее со всей страстью, на которую была способна. Она прекрасно понимала, что ненависть эта глупая и бессмысленная, но ничего не могла с собой поделать. И сейчас ей было приятно представлять на месте безвестной «новорусской» беременной из седьмой палаты эту Оксану. Приятно примеривать на нее поступок, далеко не безупречный с точки зрения морали, и думать о том, что когда-нибудь она обязательно сделает что-нибудь в таком же духе. И тогда Андрей поймет, с опозданием, но поймет…

— Так ты зайдешь? — Лариса поправила возле уха кокетливый каштановый завиток.

— Зайду, — вздохнула Алла. — Куда я денусь?

После обхода гинекологов женщины еще не вставали с кроватей и лежали, кто с книжкой в руках, кто с пультом от телевизора. Дольше всего ей пришлось задержаться в пятой палате, где обосновалась девятнадцатилетняя жена президента какого-то коммерческого банка с «индийской» родинкой между бровей и двойней в животе. Ей хотелось знать абсолютно все: и как кормить двух малышей сразу, и как укладывать их спать, и как купать. Она спрашивала одно и то же во время каждого осмотра, но каждый раз ее вопросы обрастали все новыми и новыми подробностями. Сегодня Алла успокаивала ее, объясняя, что вовсе не обязательно, чтобы один младенец был «совой», а другой «жаворонком». Впереди Аллу ожидали беседы еще с пятью пациентками, в том числе и с красавицей «фотомоделью» из седьмой палаты…