— Что решить? — забыв о капельнице, она резко дернула рукой, и иголка угрожающе выгнулась. Доктор осторожно поправил трубочку и переклеил одну из полосочек лейкопластыря.

— Ну пока говорить об этом, конечно, рано. Нужно сделать все необходимые анализы… Странно, почему их не сделали в консультации. Примите, пожалуйста, мое сообщение спокойно, хотя опасность для вашей жизни сохраняется. В случае, если почечная недостаточность будет прогрессировать, показано искусственное прерывание беременности… Вы еще очень молоды, дети у вас, несомненно, будут. Надо только хорошо подлечиться и в следующий раз с самого начала наблюдаться у специалистов…

Он еще что-то говорил, но Оксана уже не слушала. Она так сильно испугалась, что трудно стало дышать. И это было странно, потому что такой вариант разом решал все проблемы. Ребенка извлекут из нее, мертвого, не способного дышать, она освободится от безобразного выпирающего живота и одновременно от чувства вины перед Томом. Получит возможность начать жизнь сначала. И, главное, ни в чем не будет виновата: ведь есть реальная опасность для ее жизни! Оксана мысленно убеждала себя в этом и чувствовала, как внутри все сжимается. Ребенка извлекут из нее… Ее ребенка! Который уже умеет затаиваться, как лисенок, и, наверное, не хочет появляться на свет…

— Слава Богу, есть множество прецедентов, когда женщины с тем же диагнозом, что и у вас, благополучно рожали, поэтому не следует расстраиваться раньше времени. — Врач успокаивающе похлопал по руке Оксаны, безвольно лежащей на простыне ладонью кверху. — Во всяком случае, мы сделаем все для того, чтобы сохранить беременность… Кстати, дайте мне координаты ваших родных, мы сообщим о произошедшей с вами неприятности. Хотя скорее всего они уже обзвонили все больницы.

Оксана продиктовала телефон секретарши Тома и, дождавшись, когда доктор выйдет из палаты, закрыла глаза. Ей хотелось спать, но негритянке с соседней кровати почему-то захотелось беседовать.

— Доктор сказаль… хорошо лешить… не плакать… девошка, мальшик?.. Хорошо! — радостно проговорила она.

— Да-да, хорошо, — поморщилась Оксана.

— Девошка, мальшик? — снова спросила негритянка и села на кровати, спустив на пол ноги, шоколадно-коричневые и очень стройные. Одета она была в обычный русский фланелевый халатик с желтыми и красными разводами, доходивший едва до колен.

— Мальчик, — ответила Оксана, чтобы отвязаться.

— A-а, мальшик — хорошо, девошка — хорошо! — Негритянка закивала головой, как старая мудрая черепаха. — Амин… Сомали… девошка Рэнда.

Оксана приклеила на лицо вежливую улыбку, а негритянка достала из-под подушки длиннющую черную юбку, надела ее под халат, повязала голову черным с золотом платком и, взяв с тумбочки мыльницу, отправилась в туалет. Повисла тишина, нарушаемая только невнятным бормотанием телевизора из соседней палаты.

Оксане захотелось немедленно убраться из этой больницы, где про ее будущего ребенка говорили, как про какой-то аппендикс, опасный для жизни. И не потому, что она очень хотела его родить, просто это был ее ребенок, часть ее судьбы. А отсекать ненужные части она всегда предпочитала сама.

Том приехал через час, взволнованный, вспотевший и испуганный. Его пропустили в палату. Оксана даже не сразу среагировала на его появление. Просто возник в дверях какой-то мужчина в расстегнутом белом халате. Ну, возник и возник! Может быть, очередной врач. Или больничный электрик. Капельницу с нее уже сняли, и она лежала, с наслаждением ощущая, как уходит из тела боль, и краем уха слушая, как акушерки на посту обсуждают особенности поведения негритянок при родах. Соседка-негритянка, не владеющая русским, ничегошеньки в их беседе не понимала, и поэтому, вернувшись из туалета, бродила по палате, все так же лучезарно улыбаясь.

— Оксана! — выдохнул Том так, будто увидел привидение. Она приподнялась на подушках и хотела спустить ноги с кровати, но он стремительно кинулся к ней и воспротивился этому.

— Мне объяснили, что произошло. — Том, с прямой, как у гимназистки, спиной отогнул край простыни и присел на кровать. — Как это могло получиться? Я срочно перевожу тебя в самую лучшую клинику, где будут обеспечены хороший уход и лечение. Скажи, тебе не больно?

— Нет. — Она покосилась на негритянку, которая теперь с интересом прислушивалась к их с Томом разговорам: английским она наверняка владела. — Мне не больно, — продолжала Оксана. — Но врач сказал, что это достаточно серьезно. И вообще, неизвестно, чем все кончится…

— А ребенок? Ребенок жив?

Оксане показался особенно настораживающим непривычный холодок в голосе Тома. Спрашивая о младенце, он демонстративно перевел взгляд на окно, чтобы не смотреть на ее живот.

— С ребенком ничего еще не ясно. — Она откинула рукой волосы со лба. — Вполне возможно, что его не будет…

Теперь Оксана была уже почти уверена, что Клертон облегченно вздохнул. Но, однако, он быстро справился с собой и погладил ее по руке, совсем как час назад врач.

— Я найду хороших специалистов, и все будет нормально. Только не надо волноваться.

— Хорошо, не буду, — согласилась она с довольно спокойной улыбкой. Похоже, где-то на небе и в этот раз все решили за нее…

Из больницы ее отпустили через три дня под расписку. Чувствовала она себя уже получше, но тем не менее до машины дошла с трудом, опираясь на руку Тома. Врач перед уходом долго внушал, чтобы она сразу же обратилась в консультацию по месту жительства и обязательно продолжила лечение. Оксана соглашалась вяло и равнодушно. Она уже знала, как все будет. Разговор с Милютиной оказался даже более легким, чем она ожидала. Сначала гинекологиня убеждала ее сохранить беременность, говорила про то, что нет бесспорных показаний к искусственным родам. Но стоило Оксане задать всего лишь один вопрос: «А вы можете гарантировать, что я не умру?», как Милютина как-то сразу угасла, завздыхала и в конце концов признала, что это только ее, Оксанино, дело, и строить препоны она не имеет права. Тем более что симптомы достаточно угрожающие. Из кабинета миссис Клертон вышла с заверенным направлением, разбухшей от множества справок обменной картой и чувством, что внутри ее уже сейчас что-то умерло.

Том дожидался ее в вестибюле, сидя за журнальным столиком. Он выглядел явно встревоженным. Оксана села рядом, прижавшись щекой к его плечу. Если бы это был его ребенок, она бы знала, как себя вести. А теперь… Предаваться безмерному отчаянию глупо! А равнодушно объявить о том, что уже довольно большого, способного чувствовать и страдать младенца скоро не будет в живых — жестоко. Она вдруг поняла, что еще секунда, и из неуверенности родится ненависть. Она возненавидит Тома Клертона, из-за которого уже второй раз ей приходится поступать подло и низко. Возненавидит его за то, что он, мужчина, не может сделать так, чтобы она не чувствовала себя виноватой. А также и за то, что ей придется врать, чтобы виноватым не почувствовал себя он. И оба они при этом будут успешно делать вид, что верят друг другу, и ничего, ровным счетом ничего не происходит… Ребенок в животе больно толкнулся то ли локотком, то ли коленкой.

— Ребенка не будет, — сказала Оксана, стараясь смотреть только на лежащий на столике журнал «Здоровье». — Это окончательно. Мне необходимо сделать искусственные роды, иначе я погибну. Вариантов нет… От тебя требуется только одно: найти хорошую клинику и заплатить за лечение.

— Ну, зачем ты так, хорошая моя? — покачал головой Том, ласково сжимая рукой ее плечо. — Бедная моя, хорошая девочка… Если бы ты только знала, как мне жаль!

«Я знаю, как тебе жаль!» — подумала Оксана и впилась ногтями в ладонь, чтобы не расплакаться.

Алла Денисова возлагала на этот Новый год довольно большие надежды. Хотя, вообще-то, вряд ли их можно было назвать впрямую надеждами. Надежды — это то, чего хотят, неуверенно, робко и страстно, сжав до боли кулаки, строя в голове воздушные замки… А у нее просто имелся некий смутный план, связанный с ее будущей жизнью. Пока неясный и какой-то куцый, чтобы его «строить», поэтому лучше было бы сказать: у нее были определенные планы на Новый год. В частности, в период с 31 декабря по 3 января планировалось, что Толик Шанторский сделает ей предложение…