Усачеву такой ответ явно не устраивал. Она сразу скисла и поскучнела. Наверное, дальше планировалось утешение не нашедшей себе места в жизни подруги. После упоминания частной клиники пластической хирургии говорить стало не о чем.

— Ну, ладно, мне, наверное, пора, — Нелька раскрыла сумочку, достала маленькие часики в перламутровой раковинке и небрежно скользнула взглядом по циферблату. — Муж уже заждался. Приятно было поболтать, может, еще когда-нибудь встретимся…

«А может, нет?» — с надеждой подумала Оксана. После ухода Усачевой она тщательно, с остервенением вымыла руки с мылом, провела влажными ладонями по волосам, но настроение все равно не улучшилось. Она не решилась сказать, что Андрей — самый обычный врач. То, что он талантлив, Нельку бы, вне всякого сомнения, не взволновало. И тогда она просто придумала ему престижную должность в крутой клинике, и коттедж за городом, и совсем другую жизнь… Конечно, для того, чтобы была другая жизнь, нужен другой характер. Время красивых мальчиков с чистыми устремлениями, не желающих и пальцем пошевелить для собственной карьеры, давно прошло. Теперь «за красивые глазки» что-то перепадает только «голубым». А «натуралы» с прекрасными очами Улисса и философским отношением к жизни остаются на бобах, если только не подцепят себе богатую дамочку средних лет или дочь обеспеченных родителей! Но это уже альфонсы. Потемкин не был ни «голубым», ни альфонсом. Он был рядовым хирургом, которому предстояло всю оставшуюся жизнь вырезать аппендициты и язвы, после работы добираться домой на общественном транспорте, жить в квартире, вот уже пятнадцать лет требующей ремонта… И тут Оксана вдруг подумала о Клертоне. Не то, чтобы ей приятно было о нем думать. Воспоминание возникло случайно: добродушный, скромный «пингвин» подает ей руку, и об эту руку хочется опереться. Не важно, что ладонь мягкая и немного влажная, не важно, что на ней почти не прощупываются твердые узелки суставов, ведь руку взрослого, ведущего тебя на прогулку, не выбирают? У папы так вообще прямо под безымянным пальцем растет круглая и шершавая бородавка…

Меланхолично прозвенел второй звонок. Она еще раз смочила кончики пальцев, побарабанила ими по разгоряченным щекам и, поправив на шее ожерелье из розового кварца, вышла из туалета. Песня про леди Гамильтон больше не шла на ум. Оксана шагала мимо висящих на стене портретов актеров и думала о том, что она, как шарик в лунке, катается с детства в уготовленной для нее ячейке и будет кататься там до самого конца. Андрей будет приезжать с работы на троллейбусе, вешать на плечики пальто, купленное на ближайшем оптовом рынке, а она, стоя у зеркала, прикладывать к вырезу ненавистного платья цвета фуксии то пеструю шелковую косыночку, то кварцевые бусы. Кстати, нужно выбрать наряд для завтрашнего похода в ближайшую забегаловку, гордо именующуюся рестораном!.. Ее шарик никогда не выкатится из этой лунки, а откуда-то сверху на нее будут взирать с участием и сочувствием широкоскулая Нелька Усачева, кудрявенькая Оля Зарайская, вышедшая замуж за выдающегося скрипача, гастролирующего по всему миру, и, наконец, милая и безупречно элегантная будущая супруга Томаса Клертона. Ведь когда-нибудь он женится? Конечно, женится! И опять какая-то женщина вытащит предназначенный Оксане счастливый билет. Какая-нибудь скромная англичаночка вместо нее будет распивать в шикарном загородном коттедже традиционный пятичасовой чай и вкушать утреннюю овсянку… Она усмехнулась и прикусила нижнюю губу, чтобы не расплакаться. Билетерша у входа, уже готовящаяся закрыть двери в зал, посмотрела на нее крайне неодобрительно. Наверное, в любой другой день Оксана просто бы сделала вид, что ничего не заметила, но сегодня она была слишком несчастной, чтобы что-то кому-то прощать. Она резко остановилась и взглядом, полным тяжелого презрения, смерила вмиг оробевшую женщину с ног до головы. Билетерша стала первым человеком, возненавидевшим ее за сегодняшний день. Впрочем, почему первым? Вторым! Наверняка Нелька ей не простила ее мифического, несбыточного счастья…

В буфете не было уже никого, кроме самой буфетчицы, стремительно собирающей на подносы грязную посуду, и Андрея, сидевшего за столиком с двумя бокалами фанты и бутербродами. Выглядел он крайне нелепо, грустный и похожий на красивую, обиженную птицу. Да еще свет от люстры падал прямо на плечо его пиджака, и Оксана вдруг с удивлением заметила, что из серой в светлую полосочку шерстяной ткани кое-где выбиваются ужасные синие нитки.

— Ты где так долго? — спросил Андрей несколько обиженно. — Я уже собирался идти тебя искать. Сижу здесь как дурак…

— Однокурсницу встретила, она теперь жена какого-то то ли посла, то ли дипломата. — Оксана села за столик и пододвинула к себе бокал с бывшей фантой, теперь, лишенной газа, превратившейся в сладкий апельсиновый сиропчик. — И знаешь, я, не знаю зачем, соврала, что ты у меня — ведущий хирург частной клиники пластической хирургии…

Оксана разжала пальцы, сжимающие стакан, так осторожно, словно держала чеку гранаты. Она пристально смотрела на Потемкина и ждала. Ждала, не решаясь вздохнуть или даже моргнуть, чтобы он не заметил.

— Ну ты даешь! — Андрей смешно наморщил нос. — Почему именно пластической хирургии? Для этого же нужна совершенно конкретная специализация. Или тебе так солиднее показалось?.. Бедная, бедная Оксанка! Ну никак ты не можешь поверить, что у нас совсем скоро все будет хорошо. Я это чувствую, понимаешь?..

Его синие глаза были безмятежно-чистыми. «Ты чувствуешь?! — подумала она с неожиданной злостью. — Чувствуешь! Как ворона приближение дождя!.. Не чувствовать надо, а дело делать. Господи, сколько сейчас еще денег угрохается на ребенка!.. Вот возьму и сделаю аборт назло тебе. Может быть, хоть тогда начнешь чесаться?»

— Ну что, будешь есть? — Потемкин показал глазами на бутерброд. Оксана брезгливо поджала губы: осетрина на подсохшем кусочке хлеба имела совсем не аппетитный вид. Он снова коротко рассмеялся. — А что, сама виновата! За то время, что ты болтала с подружкой, любое блюдо превратится в нетоварное. И вообще, мне кажется, твой распрекрасный англичанин, с которым ты уже почти неделю носишься по городу, не простил бы подобной непунктуальности.

— Простил — не простил, какая разница? — она пожала плечами, и снова ей почудилась мягкая, влажная ладонь, поддерживающая ее бережно и заботливо…

— Я уезжаю через три дня, — сказал Том неожиданно грустно, вроде бы даже не ей, не себе, а кому-то невидимому, слушающему их разговор. — Все хорошее заканчивается очень быстро. Да?

— Да, — эхом отозвалась Оксана, — мне было очень приятно работать с вами, мистер Клертон.

— Но я ведь, наверное, замучил вас пешими прогулками по городу?

— Нет, почему же? — она пожала плечами. — Это было интересно: почувствовать себя резвой школьницей, готовой бегом обежать полмира. Да и потом, я ведь еще совсем не старуха!

— Вы — прекрасная женщина! — он мягко улыбнулся и положил свой круглый локоть на спинку деревянной лавочки. Пальцы его замерли всего в каких-нибудь миллиметрах от Оксаниной спины, но все же не коснулись ее. Она непроизвольно отодвинулась. Глаза Тома мгновенно погрустнели. И он стал похож на печального пингвина, не решающегося прыгнуть со льдины в воду. На скамейке напротив сидела еще одна пара, но у тех дела шли значительно лучше: парень в джинсовой куртке самозабвенно целовал свою девушку. На Оксане тоже была джинсовая куртка. С того памятного дня, когда лиловые туфли кошмарно натерли ноги, она стала одеваться на работу попроще и поудобнее. Вот так, как сегодня, например: белые кроссовки, джинсы, футболка и куртка. Она вдруг подумала, что эта осенняя аллея располагает к симметрии, и, чтобы ее не нарушать, ей в своей «джинсе» надо бы сейчас склониться над Клертоном и тоже его поцеловать. Интересно, как он отреагирует? Будет отбиваться или же расслабленно откинется назад, как та девушка напротив? Наверное, все-таки он не стал бы отбиваться, но все дело в том, что ей ужасно, до тошноты, не хочется его целовать. Интересно, когда она впервые попыталась представить себя с ним в одной постели? После разговора с Нелькой или позже, когда Андрей начал шутить по поводу ее пионерского служебного рвения? Андрей… Жирное пятно на обоях в его спальне, потрескавшаяся эмаль раковины, единственный приличный костюм, вечное ожидание зарплаты…