– Ты идешь в душ. Я готовлю ужин. Договорились?
Я с сожалением киваю.
– Договорились…
И я следую ее инструкция и иду в ванную. В ее душе полно всяких девчоночьих шампуней и мыла, и я не буду лгать, что они неприятно пахнут. Я достаточно мужчина, чтобы признаться, что люблю запах цветочного мыла и клубничного шампуня. Закончив душ, достаю из сушилки выстиранные для меня вещи и иду назад на кухню, где она сливает спагетти.
– Лучше? – спрашиваю я, прислоняясь к столику рядом с ней.
Она улыбается и поливает спагетти соусом.
– Намного, – говорит она, откладывая пустую кастрюлю, и встает передо мной. Она кладет руки на столик по обеим сторонам от меня и склоняется ко мне поближе. – Голоден?
– Могу и поесть, – говорю я, пожимая плечами, и наклоняю к ней голову, чтобы снова ее поцеловать, и она тут же отвечает на поцелуй. Может, нам стоит пропустить ужин и перейти сразу к десерту… Но я не буду ей этого предлагать, потому что она готовила, и будет ужасно грубо проигнорировать ее труд. Так что я останавливаюсь на том, что лишь подольше ее целую, чувствуя на ее губах вкус вина, которое она уже успела попробовать.
Когда мы наконец садимся ужинать, она начинает что-то болтать о том, что было на ее работе. Как оказалось, какой-то гоблин так разозлился, что наложил проклятье на главный сейф, и каждый, кто к нему прикасался, сплошь покрывался ярко-зелеными волосами по всему телу. Она возбужденно рассказывает об этом и смеется, когда вспоминает, как одна из ее самых нелюбимых коллег вернулась в отдел в истерике и в мехе оливкового цвета.
Она сделала глоток вина и вытерла губы.
– Извини, – хихикая, сказала она. – Расскажи теперь о своем дне.
– Было скучно, – качаю я головой. – Хочу побольше послушать тебя.
И я не вру. Я хочу слушать ее. Я хочу слушать все, что она рассказывает, потому что все, что она говорит, интересно. Обычно меня не развлекают жизни других людей, но все, что говорит она, интересно и занимательно, и я просто хочу все время слушать ее.
Ее спагетти просто восхитительны, но, я уверен, она могла бы поджарить мне дерьмо, и я и его бы съел с удовольствием. Мы заканчиваем ужин, и она рассказывает о своем дне на работе и пересказывает историю о племяннике, которую ей рассказал ее сводный брат.
– О, я хотела спросить, – прерывается она. – Ты не мог бы достать билеты на третье марта? Это день рождения Джоша, и он был бы в восторге.
– Да, конечно, – пожимаю я плечами. – Уверен, достану билеты в ложу.
Она радостно улыбается.
– Спасибо. Он будет рад!
Я делаю в уме пометку, что надо занять ложу и подготовить встречу с командой в раздевалке. Знаю, как Кейт сходит с ума по этому ребенку, так что порадовать его значит порадовать ее. А мне ничего больше не хочется, чем сделать ее самой счастливой на земле.
И когда мы заканчиваем есть, мы несем тарелки на кухню и моем их там по-магловски. Не уверен, почему она считает, что чистить и убирать надо без помощи магии, но оказывается, она не верит, что другими способами это будет сделано эффективно. Но я не жалуюсь, потому что так я могу подольше с ней поболтать и послушать ее.
И это дает мне великолепную возможность начать заводить ее прямо на кухне.
Сначала она пытается выглядеть раздраженной, когда я обнимаю ее за талию и целую в шею. Она приподнимает плечо и поворачивает голову, что, наверное, должно быть чем-то вроде препятствия. Но, конечно, это не работает, потому что я лишь немного ее щекочу, и она взвизгивает и роняет в раковину тарелку, чтобы развернуться и начать защищаться. Она прикусывает губу, стараясь сдержать смех, но это бесполезно: все, что нужно – лишь еще раз ее пощекотать, и она тут же тает.
Я пользуюсь этой возможностью и целую ее, долго и глубоко. Она не пытается сопротивляться, и ее покрытые мыльной пеной руки оказываются в моих все еще мокрых волосах, когда она целует меня в ответ. Она даже и не замечает, когда я приподнимаю ее за талию и без усилий сажаю на стол. Она почти ничего не весит, поэтому поднимать ее так же легко, как пушинку. Теперь мы одного роста, она даже на пару сантиметров повыше. Она наклоняется вперед, хватает меня обеими руками и крепко целует. Этот напряженный поцелуй быстро расслабляется, и через несколько секунд уже тяжело сказать, где начинаются губы одного и заканчивается язык другого. Это один из тех потрясающих, неконтролируемых поцелуев, и ты просто знаешь, что он закончится диким, страстным, неконтролируемым сексом.
Где-то в это время я умудряюсь расстегнуть ее куртку и стянуть ее с ее рук. Она, как оказалось, не хочет от меня отрываться, потому что в ту же секунду, как ее руки освобождаются, она хватается за меня и целует так, будто от этого зависит ее жизнь. Обожаю ее за это. Обожаю то, как она во все вкладывается. В ней будто нет ничего скучного, потому что она все делает на полную катушку. Она едва отнимает свои губы от моих, когда я стягиваю с нее футболку и бросаю ее на пол позади меня.
Еще несколько минут она продолжает меня целовать, а мои руки блуждают по ее телу, к талии и обнаженному животу. Наконец она отстраняется, чтобы улыбнуться мне самой дерзкой из улыбок, прежде чем немного передвинуться на столе. Потом она хватает меня за шею и снова притягивает к себе. Несколько неудобная позиция: мне приходится сохранять равновесие на своих руках по обеим сторонам от нее, пока мы продолжаем целоваться. Ее руки не стоят на месте, теперь они блуждают по моему телу. Она тянет мою рубашку на спине, вытягивая ее одной рукой наверх, а второй рукой скользит по моей спине вниз, за пояс джинсов.
Наконец нам надо вздохнуть, так что мы прекращаем поцелуй ровно настолько, чтобы я смог воспользоваться возможностью обратить внимание на ее обнаженную шею. Ее слабая точка как раз под левым ухом, и я хорошо это знаю. Я скольжу по ней языком, прежде чем поцеловать ее там. Это с ума ее сводит, конечно же, и она падает спиной на дверцу шкафа, раскрываясь для меня еще больше. Я придвигаюсь ближе, и ее ноги по сторонам от моих бедер, притягивают меня ближе, так что мне уже не нужно балансировать на руках, и я могу ими пользоваться. И я придерживаю ее ими, держу ее за спину, притягивая так, чтобы я имел лучший доступ к ее шее и телу.
У нее потрясающее тело, которое хочется целовать. Она из тех девушек, которых следует покрывать поцелуями, потому что иначе будет недостаточно. Я немного кусаю ее под ухом и продвигаюсь вниз по шее. И тогда она издает тихий короткий стон, который полностью сводит меня с ума. Я опускаюсь ниже, к ее неоново-желтому бюстгальтеру, который на ней сейчас, и еще ниже, к ее животу. У нее совершенный плоский живот, совершенно естественно плоский и гладкий, без всяких диет и упражнений. Короткие легкие поцелуи, как раз как ей нравится. И это так, ей это нравится. Я знаю, потому что ее руки хватают меня за шею, и она нежно отрывает мою голову от своего тела и возвращает к своим губам.
И тогда она меня целует, нежно и невинно, и мне хочется схватить ее и увезти, и жениться на ней на каком-нибудь частном острове. Ну, может быть, не так радикально, но вы поняли. У ее губ все еще легкий вкус вина, и они двигаются под моими губами совершенно естественным образом, что неудивительно, учитывая, что мы практиковались большую часть своей юности.
Есть это в Кейт. Не то чтобы она просто шикарная девчонка. На свете полно шикарных женщин… Но Кейт, в ней есть что-то большее. Мы друг друга знаем. Мы знаем друг друга лучше, чем кто-либо еще. И вот почему я знаю, что она не может любить этого французского ублюдка. Он не знает ее так, как я. Она не знает его так, как знает меня. Так что не может быть, чтобы это хоть в половину столько же значило.
И я срываюсь на просьбу.
– Кейти… – шепчу я ее имя ей в губы, и она отстраняется, чтобы посмотреть на меня. Она выглядит немного ошеломленной, вопросительно приподнимая брови. – Брось его, – я склоняюсь к ней и снова целую ее, медленно и со значением, чтобы она поняла, насколько я серьезен. – Пожалуйста… Брось его и будь со мной…
