Вот и все. Больше нечего рассказать, ведь я не мог сказать ей, что мой дед назвал ее мать «отвратительной грязнокровной сукой» или что я должен держаться от ее семьи как можно дальше, потому что, когда придет время, им всем наступит конец, а я не захочу «остаться на руинах». Я не могу сказать ей, что он провел весь день, перечисляя всех подходящих мне женщин, которых он знает. Я не могу сказать ей, что он назвал ее «маленькой корыстной шлюшкой», которая использует меня из-за моего банковского счета. И я не могу сказать ей, что я почти ударил его и остановился только потому, что мать успела схватить меня и увести прогуляться.

– Не обращай внимания, милый, – со вздохом сказала она, пока мы бесцельно ходили по саду. – Он просто старик, привыкший к своим устоям. Пусть тебе в одно ухо влетает, в другое вылетает.

– Это его не оправдывает, – сказал я, настолько злой, что едва четко видел. – Он не может говорить такое!

– Я знаю, – умиротворяюще сказала она, рассеянно поглаживая меня по спине. – Просто не обращай внимания. Хорошо? Давай просто сохраним перемирие.

Моя мать в последнее время многое делает для того, чтобы «сохранить перемирие». Я считаю, что это дерьмо собачье, но не хочу ее расстраивать. Поэтому я прикусил язык и сказал:

– Хорошо. Но если он еще раз назовет ее шлюхой, я уйду и никогда больше не вернусь.

И я не врал.

Моему деду много чего хотелось сказать, но мне неинтересно было это слушать. До сих пор он и десяти слов за последние четыре года мне не сказал. Он меня игнорировал. Даже когда мы сидели за одним обеденным столом, он меня игнорировал. Так что, когда он вдруг внезапно решил снова со мной говорить, я не стал автоматически только из-за этого слушать всю ту хрень, что он несет. И я точно не буду слушать, когда он говорит ужасные вещи о Роуз. Так что, если мне придется развернуться и уйти навсегда, я это сделаю. И я сказал об этом матери.

– Мое было громким, – внезапно говорит Роуз. – И многолюдным.

Она говорит о Рождестве, и я немного улыбаюсь, потому что это именно то, что и могла бы сказать Роуз. У нее есть много эпитетов для описания своей семьи, но «громкий» и «многолюдный» - наиболее часто используемые.

– Было весело?

Она пожимает плечами.

– Нормально, – спустя некоторое время она добавляет. – Лэндона вырвало рождественской ветчиной.

– Фу.

Она некоторое время смеется, и я смотрю на нее и вижу, что она, по крайней мере, развлечена. Хоть какая-то перемена.

– Ага. На колени дяде Гарри.

– Отвратительно.

– Знаю, – усмехается она. – Вот за что я его люблю.

– Тебе достаточно этого, чтобы кого-то полюбить? – приподнимаю я брови. – Просто кого-то облевать?

– Ага, – она все еще улыбается.

– Ну, хотел бы я знать это много лет назад…

Она толкает меня, и мы вместе недолго смеемся. Потом она снова усаживается мне под руку, и мы снова сидим в тишине. Так приятно и уютно. Но, когда она снова заговаривает, я не очень понимаю, с чего бы это:

– Не хочу возвращаться в школу, – ни с того ни с сего говорит она, и я не знаю, о чем это она. Я смотрю на нее, но ее голова опущена, и я не вижу ее лица.

– О чем ты? – спрашиваю я.

Она ничего не говорит, только собирается с мыслями.

Наконец она снова заговаривает, и я не очень понимаю, что на нее нашло. Она выглядит отстраненной и растерянной. Она выглядит так, словно она сама неуверенна в том, что пытается сказать.

– Я не думаю, что это важно… По крайней мере, сейчас… Я просто… Я просто хочу делать что-то важное…

– Я не понимаю.

Она хмурится.

– Я хочу, чтобы у меня была какая-то цель.

– Ты думаешь, у тебя нет цели? Ты учишься спасать людям жизни.

– У моих родителей была настоящая цель, – с энтузиазмом говорит она. – Они на самом деле что-то делали!

– Это не твоя вина, что ты в то время даже не родилась, – говорю я, стараясь быть рациональным. Но она не хочет рациональности, это видно.

– Ну, сейчас многое происходит, а я сижу на заднице и ничего не делаю, так?

– Ты учишься.

– И?

– И это важно, – говорю я, стараясь вразумить ее. – Это большое достижение – поступить в эту академию, и ты лучшая в классе, и однажды у тебя будет потрясающая карьера.

Каким бы милым я себе не казался, как оказалось, я страшно ошибся. Роуз закатывает глаза и смотрит на меня, как будто я действительно так туп, каким себя иногда рядом с ней чувствую.

– Любой может получить хорошие оценки и поступить туда, если постарается. Это не значит что-то для мира, ведь так?

– Роуз, что именно ты хочешь делать? – осторожно спрашиваю я, неуверенный, действительно ли хочу это знать.

– Не знаю. Но я должна что-то делать. Люди умирают!

– Какие люди?

– Магглы! – раздраженно говорит она. – Магглорожденные из Хогвартса – их семьи…

О. Значит вот в чем дело. Я приподнимаю одну бровь, глядя на нее, и где-то внутри чувствую, что забредаю на нестабильную территорию:

– Ты хоть знаешь этих людей?

Это был неправильный ответ.

Роуз садится прямо и оборачивается, с неверием глядя на меня:

– Это имеет значение? – горячо спрашивает она. – Значение имеет то, что людей убивают из-за такой глупости, как кровь! Если бы мои родители стояли и говорили: «Какая разница?», – когда они были детьми, я бы даже не родилась. Потому что моя мама была бы мертва!

– Роуз…

Она не позволяет мне говорить. Она уже сорвалась, и я знаю по предыдущему опыту, что теперь, когда ей что-то взбрело в голову, она не остановится.

– Ты хоть понимаешь, скольким людям приходилось тогда жертвовать? – быстро спрашивает она. – Ты понимаешь, скольким людям пришлось умереть, чтобы я могла родиться?

Я даже не пытаюсь ничего сказать. Я просто смотрю на нее. Ее лицо очень красное, как обычно бывает, когда она сильно возбуждена. И уголки ее глаз снова влажные. Она не плачет, но до этого уже недалеко. Некоторое время держится тишина, а затем она снова начинает говорить, на этот раз более контролируемым голосом:

– У меня есть дядя, которого я никогда не смогу узнать. Потому что он умер, когда был в моем возрасте. А Тедди… Он сирота из-за всего этого дерьма. Его родители пожертвовали всем, чтобы он мог вырасти в лучшем месте, – она замолкает на секунду. – И мои родители. Они отдали все свое детство и ушли воевать, когда еще были детьми.

– Но Роуз, – мягко говорю я, наконец получив шанс вставить слово. – Ты не можешь это изменить. Ты не должна бросать то, о чем мечтаешь, чтобы пытаться повторить то, что сделали твои родители…

– Я мечтаю? – она качает головой. – Я не знаю, о чем я мечтаю, но точно не о том, чтобы до конца своих дней работать в больнице.

Не знаю, с чего это все взялось. Она долгие годы хотела стать целителем, а теперь вдруг говорит, что не хочет этого? Я не понимаю.

– Я просто хочу что-то делать, – серьезно говорит она. – Что-то важное. Иначе все, что делали мои родители и все остальные, будет напрасно.

– Почему ты говоришь, что это будет напрасно?

Но Роуз лишь улыбается на это, хотя это и не радостная улыбка, скорее больше вымученная гримаса:

– Ты думаешь, мои родители и мой дядя прятались посреди леса от Пожирателей смерти и неделями ходили без настоящей еды, не умываясь, чтобы все стало таким? Ты думаешь, хоть кто-нибудь из них хоть на секунду подумал: «Ух ты, однажды у нас будет куча детей – испорченных претенциозных мерзавцев, которые будут пользоваться нашими именами, чтобы получить все, чего хотят»? – она закатывает глаза и снова качает головой. – Сомневаюсь. Они бы не хотели, чтобы Джеймс был самовлюбленным, нарциссичным алкоголиком. Или чтобы Ал был ханжеской предубежденной сволочью. Или чтобы Лили стала тщеславной жестокой сучкой. Или чтобы Хьюго обрюхатил девчонку в семнадцать лет. Или чтобы я была капризной ленивой дурой, которая не делает ничего важного.

Я замечаю, что она не упоминает Лэндона в своей речи, или потому, что ему шесть, или потому, что она не трогает любимчиков. В любом случае, становится совершенно понятно, о чем она говорит. Просто это все равно не имеет смысла. И откуда это все взялось? И я об этом спрашиваю.