На столе был развал. Книги, полная бычков в томате пепельница, объедки, пустые бутылки, колода карт. Все это было тщательно приготовлено и щедро усыпано каким-то порошком.
Изя повернулся – в дверях стояли оба Либерштейна и двухзадая собака. Повернулся еще раз – Либерштейны исчезли. «Без них скучно», – решил Изя и повернулся в третий раз.
– Ты чего такой замороченный? – заботливо поинтересовался Фриц.
– Мне кажется, что я схожу с ума, – мрачно разъяснил Изя. – Мне кажется…
– Это не тебе кажется, это нам кажется, – перебил его хозяин и, видя, что гость ничего не понял, добавил: – Это наши глюки. Мы вторую неделю похмеляемся, вот и глючит. Кстати, за это мы еще не похмелялись. Выпьем?
– Угу, – согласился Изя.
Компания расселась вокруг стола, на столешнице устроились толпы бутылок, одна из которых оказалась тут же откупоренной… и там же закупоренной. Изя выпил и почувствовал, что ему становится спокойно, даже несмотря на выпорхнувшие из стакана глаза. То есть выпорхнули-то они не сразу, сперва таращились на Изю со дна стакана, потом активно подмигивали, а уж потом вылезли наружу и уставились на почти пришедшего в себя гостя.
Иванов явно пришелся им по вкусу. Они очаровательно моргали, ощупывали его взглядом, потому как больше нечем было, чуть не в штаны заглядывали. «Все в этой квартире озабоченные», – вяло подумал Изя. «Да», – бодро ответили все. Глаза еще чуть поморгали и после тоста хозяина: «Ну, еще по одной» – куда-то исчезли. Видимо, на дно очередного стакана.
Пьянка пошла в своем нормальном ритме, то есть «между первой и тридцать второй промежутка нет вообще». Изя помаленьку приходил в себя.
После седьмого (а может, и восьмого, Изя уже не считал) тоста в комнату вломился голый мужик:
– У вас будильника нет?
Глаша походя ткнула огромным странным каким-то пальцем в огромные старинные напольные часы. Мужик с сомнением посмотрел на часы, тоскливо спросил:
– А поменьше?
– Поменьше нет, – с сожалением произнес Фриц, который от выпитого стал плаксивым и сентиментальным.
– Ребята, а вы меня завтра в семь утра не разбудите, а то на работу опоздаю. – Мужик смотрел умоляюще.
– В семь чего? – ехидно поинтересовалась Глаша и снова указала на часы.
Изя проследил за направлением ее руки и только теперь обратил внимание на то, что часы идут в обратную сторону. Секундная стрелка с упорством, достойным стада ослов, перла от пятого деления к четвертому, от четвертого к третьему, от третьего ко второму, дальше к первому, потом на секунду застыла в поисках нуля, и снова продолжила свой ненормальный путь.
Когда Изя вернулся к столу, из-за которого и не выходил, мужика в комнате уже не было.
«Бред какой-то, – подумалось Изе. – И вообще, если это все пьяные глюки, то почему они появились прежде, чем я напился». Изе стало страшно. Он побледнел, позеленел, пошел красными пятнами, затем пробежался по всему спектру и остановился на бирюзовом – своем любимом. Еще страшнее и бирюзовей ему стало через несколько секунд, когда по всему дому пронесся дикий рев. Гость задрожал и обернулся к двери. В проеме застыл огромный силуэт. Тело чудовища покрывала блестящая чешуя, с огромных, в полруки длиной, клыков и в полклыка рук стекала ядовитая слюна. Мелкие глазки пылали злобой, крупные – отсвечивали ненавистью. Изя почувствовал, как волосы зашевелились на макушке, волосы почувствовали, как зашевелился Изя. «Еще чуть, и штаны намокнут», – испуганно пробежало между шевелящимися. Чудище приблизилось, приняло картинную позу и проревело:
– Трепещи! (Мог бы и не предупреждать, Изя и так дрожал как осиновый лист.) Трепещи, ибо смерть твоя пришла к тебе в моем лице. Я Бред Сивкобыл…
Конец блистательной речи потонул в истерическом хохоте. Изя смеялся от души, мстя за пережитый ужас.
– Ты чего? – не понял Сивкобыл. – А ну-ка полчаса бояться!
– Тебя? – сквозь смех прохрипел Изя. – С таким-то имечком?
– Ну вот, опять. – Чудище растеряло всю свою грозность, а заодно и некоторые части тела, но, видимо, решило не собирать их и отрастило новые. – Я такой страшный, а меня не боятся. И главное – из-за чего? Из-за имени. Каждое самое завалящее зло имеет звучное имя: Сатана, Люцифер, Дракула. Даже Фреди Крюгер и тот звучит, а я… Все, ухожу из чудовищ в клоуны.
– Да ладно тебе, – пожалел Изя. – Не расстраивайся. Давай выпьем.
– Наливай, – то ли с горя, то ли с потолка заревело чудище. – Хоть напьюсь, может, полегчает.
Опрокинув пару стаканов, чудище стало еще страшнее, да еще и раздухарилось:
– Сейчас как пойду, – похвалялось оно перед Изей. – Как напугаю!
– Кого?
– Их, – чудище ткнуло лапой в сторону Либерштейна с супругой.
– С таким-то имечком? – усмехнулся Изя.
– Что в имени тебе моем? – пафосно возмутилось чудище.
– Ничего, но только сам же сказал, что имя должно быть звучным и устрашающим.
– И что мне делать? – расстроилось чудовище.
– Не называй имени, – пожал плечами Изя. – Или псевдоним возьми.
– Псевдоним? – заинтересовалось чудище. – Какой псевдоним?
– Звучный. Пердимонокль, например. Или… Ну я не знаю: Кровавый Джек, Черный Ужас, Вася Страхов…
– Это идея, – пьяно заухмылялось чудище. – На ком попробуем?
Бывший Сивкобыл плотоядно оглядел комнату.
– Тренируйся вон, на кошке, – отмахнулся Изя. – Или на собаке, на худой конец.
Сивкобыл повернулся к двузадому псу, пустил слюни и проревел на худой конец:
– Трепещи, ничтожная тварь! Ибо я – смерть твоя, Кровавый Пердимонокль Вася Страхов пришел за тобой.
Эффект оказался сильнее всяческих ожиданий. Бедная собака поджала оба хвоста и бросилась бежать. Правда, в разные стороны. Окрыленное (в прямом смысле) таким успехом чудище повернулось к кошке и повторило тираду. Черная кошка медленно поднялась, вместе с ней поднялась и шерсть на ее загривке, а также иные части тела и органы, причем на разную высоту. Бедное животное от ужаса вспрыгнуло на стол, опрокинув бутылку водки, и выскочило в окно.
Содержимое опрокинутой бутылки медленно растеклось по столу, заливая лежащие рядом книги и карты.
Изя хотел промакнуть лужу, но не успел. Водка молниеносно впиталась в колоду. Иванов подобрал карты и с изумлением и Либерштейнами обнаружил, что лежавшая нижней дама червей выглядит совершенно пьяной. Следовавший за ней пиковый валет смотрелся не лучше. Изя решил разложить пасьянс, и вскоре одна за одной прямоугольные картинки шлепались друг на друга со сладострастными ахами и вздохами.
– Надо же, – заметил Изя. – Все как у людей. Я бы тоже на эту червовую даму без стакана и не посмотрел…
Когда громкость карточных воздыханий превысила все разумные, неразумные и псевдоразумные пределы, Изя брезгливо бросил колоду и вытер пальчики белоснежным кружевным платочком:
– Тьфу! Точно все озабоченные!
– А хошь, мы тебе погадаем? – спросила развеселая бубновая дама, сползая с трефового валета.
– Это идея, – подхватил кто-то, прежде чем Изя успел что-то сообразить.
Карты сами собой перетасовались и разлеглись на кучки. Верхним вывалился трефовый туз. Даже при своем полном незнании карт, Изя знал, что туз треф означает казенный дом. Карты наперебой принялись что-то объяснять, молчание сохранял только туз треф.
– По-моему, ему расклад не понравился, – озадаченно произнесла дама треф.
– Давай попробуем еще раз, – предложила червонная дама.
– Давай, – согласился пиковый король.
Дама дала, и карты переразложились, отпуская шутки и ехидные, а порой и наглые подколки. Последним лег трефовый туз.
– Ты опять? – возмутился Изя.
– Тебя посодют, а ты не воруй, – поведал туз.
– Это трефовый что ли? – вопросил туз бубей. – Погоди, Изя, друг, сейчас мы его закопаем.
Карты собрались в кучу, замельтешили на месте, словно играли в кучу-малу, потом снова разлеглись на столе. На самый верх вылез потрепанный трефовый туз:
– Песню дружбы запевает молодежь, – пропел он не то для Изи, не то для остальной колоды. – Эту песню не задушишь, не убьешь!
