Однако, оценивая действия Да Зары с точки зрения тактики, в глаза бросается, с одной стороны, настойчивость итальянского адмирала - бой велся буквально до опустошения погребов крейсеров, а с другой - отсутствие агрессивности, что, впрочем, явилось следствием полного отсутствия поддержки со стороны авиации. К тому же, учитывая предполагаемое наличие в составе охранения 6-дюймовых, и даже 8-дюймового, крейсеров, его задачей было задержать конвой и уничтожать суда, не подвергая свои корабли чрезмерному риску.
Если Супермарина в своих планах рассчитывала на какое-то взаимодействие с ВВС, то совершенно напрасно - по опыту всех предыдущих операций итальянского флота это было неосуществимо. Люфтваффе и Реджиа Ауэронаутика не сумели организовать даже собственных атак на конвой, хотя большую часть светлого времени 15 июня он следовал без прикрытия с воздуха. Ко всему, итапо-немецкая авиация не распознавала свои и чужие корабли на поле боя и провела не меньше атак на соединение Да Зары, чем на корабли и суда конвоя. О составе противостоящих ему сил адмирал так и не получил представления до конца боя. В условиях прекрасной видимости, при полном огневом превосходстве и решающем преимуществе в скорости итальянцами реализовывался план охвата конвоя с головы, то есть то же, что и во Втором бою в заливе Сирт. Однако Харди успешно нейтрализовал превосходство противника дымовыми завесами даже при том, что тот при южном ветре сумел занять наветренное положение.[* Согласно другой информации, ветер был 5-узловой северо-западный, но тогда непонятно стремление Да Зары занять подветренное положение по отношению к конвою.] Касательно расхода англичанами боеприпасов, «Итьюриел» выпустил по врагу 246 снарядов, а самые сильные корабли эскорта - «Марн» и «Матчлесс» - израсходовали в сражении соответственно 704 и 746 снарядов.
По ходу боя вызывают нарекания использование Да Зарой эсминцев. 10-й дивизион занимался чем угодно, только не сражением с вражескими боевыми кораблями, а выполненное в начале боя разделение сил имело вполне предсказуемые последствия, и хорошо еще, что с таким исходом. Исходя из вышесказанного, можно утверждать, если бы в составе ближнего охранения действительно находились легкие крейсера типа «Колони», как считал Да Зара (или «Таун», по Брагадину), или вся мальтийская ударная авиация была нацелена на поддержку конвоя «Гарпун», «самая громкая победа итальянского флота» превратилась бы в очередное его поражение.
Целью операций «Гарпун» и «Вигорэс» было обеспечение положения с продовольствием Мальты и доставка ресурсов, чтобы она могла функционировать до конца года в качестве базы для наступления наземных и воздушных сил и была способна отразить вторжение сил «Оси». Только два из семнадцати торговых судов прибыло на остров. В основном задачи выполнены не были. Мальта оставалась в тяжелом положении с ресурсами и едой. «Уэлшмэн» и четыре подводные лодки в июле выполнили пять походов по доставке продуктов питания, что позволило губернатору Мальты распланировать его запасы еще на два месяца и дождаться прихода конвоя «Пьедестал» ...
Поиск и Память
Интервью с Слайковской Ниной Федоровной
В октябре 1941 года наша семья получила извещение, что мой отец, Слайковский Федор Николаевич, 1900 года рождения пропал без вести.
От него у меня осталось всего несколько фотографий и 8 писем, написанных матери. В одном из них был адрес: «Школа, находящаяся за сквериком между домами 31 и 33, на Новокузнецкой улице». На территории этой школы формировалась дивизия Народного ополчения, с которой отец ушел на фронт. Осенью 1941 году мы получили от отца последнее письмо, в котором говорилось: «Завтра иду в бой. Не знаю, вернусь ли». Больше никаких сведений об отце у нас не было.
Когда подросли мои дети, я начала искать место гибели моего отца. Это стало самой главной целью в моей жизни.
Я участвовала в Вахте Памяти. Под Ельней, на полях, где проходили бои, копала вместе с поисковыми группами, в надежде найти смертники погибших. Мы находили личные вещи и смертники множества солдат, находили и немецких солдат, но о своем отце я тогда ничего не узнала.
По номеру полевой почты с последнего письма отца, мне удалось установить, что он служил в 9-й дивизии народного ополчения. Я вышла на совет дивизии и постаралась узнать как можно больше о ее боевом пути, однако никаких сведений об отце я найти так и не смогла. Но, несмотря на отсутствие информации и ушедшие годы, я не пала духом.
Через некоторое время в Центральном архиве министерства обороны нашлась трофейная карточка, в которой было сказано, что отец попал в плен к немцам в районе города Дорогобуж Смоленской области. В октябре 1941 года там попала в плен практически вся 9-я дивизия...
Я узнала, что пленные были направлены в лагерь для военнопленных в Цайтхайн. Чтобы узнать больше, мы с сестрой, моим мужем и сыном Федором, по приглашению Немецко-русского центра в Лейпциге, сотрудничающего с фондом «Народная память», поехали в мемориал, который развернут на месте этого лагеря. Экспонаты мемориала зримо свидетельствуют о страшных, буквально скотских условиях, в которых содержались советские военнопленные. По-моему, в заключении отцу пришлось страдать намного больше, чем если бы он был убитым в бою. Более года он находился в фашисткой неволе, испытывая всяческие лишения, физические и моральные страдания от полной неизвестности о своей семье - любимой жене и дочерях.
В то же время, не было никаких документальных подтверждений, что отец погиб именно в «Цейтхайне». Я не знала, лежит ли он в глубоких десятиметровых рвах, в которых похоронено около 13 тысяч советских военнопленных, умерших в Цейтхайне в 1942 году. О своих сомнениях я написала научному руководителю мемориала Цейтхайн доктору Йенсу Нагелю, которого мы не застали во время нашего визита в мемориал.
Оказалось, я не ошиблась! В отевте доктора Нагеля было сказано, что 6 октября 1942 года мой отец был направлен на принудительные работы на фабрику Шихт в г. г. Ауссиг (ныне Усти над Лабем), который после аннексии Судетской области Германией считался немецким. В архиве этого города и нашлось свидетельство о смерти отца. Согласно этому свидетельству, отец умер 20 октября 1942 года от истощения и желудочной инфекции. Всего две недели продержался на новом месте когда-то крепкий духом и телом мужчина...
Узнав всю правду, мы возложили памятную ленту на кладбище, на котором похоронено 217 советских военнопленных.
- Спасибо, Нина Федоровна. Еще несколько вопросов. Какими были ощущения, когда, наконец, вы все это узнали?
- Всю жизнь меня мучило то, что он считался пропавшим без вести. Лишь благодаря силе духа и желанию узнать правду я смогла найти его. А когда нашла, обрела покой.
- Чем вы занимались, когда отец ушел на фронт?
- Мы с сестрой и мамой были эвакуированы в село Альметьевск. Там я ходила в детский сад, сестра - в школу, а мама работала в сельском хозяйстве. Может, мы и не слышали звуков от взрывов и обстрелов, но то напряжение и волнение, которое мы испытывали, зная, что отцы воюют на фронтах - это не передать словами.
- Почему, на ваш взгляд, мы победили в войне?
- Наши люди не нападали, а защищались, также у нас была вера в коммунизм. Мой отец еще в 1924 году хотел вступить в партию, но его не взяли. Когда началась война, он пошел на фронт во имя процветания коммунизма.
- Что вы думаете о современной молодежи?
- Расскажу вам один случай, поразивший до глубины души. У меня есть внучка 30 лет. Как-то раз она спросила, зачем я вообще занимаюсь поисками, пытаюсь восстановить фотографии и беспокоюсь об отце, с которым провела не так много времени.
«Бабушка, ты эти фотографии хочешь с собой в могилу унести? Мы деда даже не помним!»
