Серая тень, как туманный мазок по оконному стеклу, промелькнула и истаяла. Но в этот неуловимый миг, словно время внезапно застыло, он успел разглядеть ее янтарные, словно подсвеченные изнутри, недвижно круглые глаза, распахнутый в беззвучном крике клюв... Тень истаяла, и стих царапнувший слух неслышимый вскрик... "Тьфу, наваждение",- передернул он плечами и провел линию, стараясь сосредоточиться, но беспокойство не уходило...
Началось это недели три назад. Воскресным утром забрел он в зоопарк зачем? Так просто. Детишки галдели у обезьянника. Лев равнодушно спал, повернувшись к глазеющим наименее приличной частью. В птичьем вольере здоровенные попугаи возмущенно трещали клювами на расхрабрившихся воробьишек - воробьи, конечно, побаивались, но зерно таскали исправно прямо из-под носа заморских собратий. Все это было интересно, но не очень.
Что-то как будто тащило его мимо, ненавязчиво, но настойчиво - он это понял только потом. А сейчас, прошагав мимо всяческой экзотики, он неожиданно для себя остановился у клетки, в которой по невидимому и точному кругу диаметром в два метра безостановочно бежал серый худой зверь. Глядя прямо перед собой, не обращая никакого внимания на выкрики столпившихся у клетки людей, волк мчал по одному ему видимому кругу к одному ему видимой цели.
- За время, что он тут сидит, а вернее, бегает,- заметил кто-то из зевак,- он землю, наверное, раза три обежал! Чемпион!
В толпе засмеялись. Кто-то откликнулся: "Надо бы спидометр ему поставить!" А волк бежал, бежал по своему бесконечному кругу, каждые пять секунд возвращаясь к тому месту, от которого начал свой нескончаемый бег. А он вдруг подумал, что у каждого есть свой круг - у кого больше, у кого меньше, но каждый рано или поздно прибежит к той единственной, никому не известной точке, где начинался его круг...
Потом волк пришел к нему домой, глубокой ночью - он уже спал. Волк вежливо, но настойчиво растолкал его и сказал: - Хочешь, покажу фокус? Смотри.
Окно, в сторону которого волк небрежно махнул лапой, неожиданно раздалось в ширину и высоту, и через мгновение никогда не виденный пейзаж открылся ему: до самого горизонта, одна к одной, во все стороны, насколько хватает глаз, частокол высоченных труб стоял ровными, как солдатские, шеренгами, уходя макушками в низко плывущие по серому небу рыжие тучи дыма. И резкий запах рванул ноздри. А окошко затуманилось и тут же посветлело, распахнувшись в необъятную, необозримую пустоту.
И вдруг он увидел, вдалеке небольшой, ощетинившийся иголками шар, невесомо плывущий в пустоте. "Еж, что ли?" - пронеслась мысль, но, вглядевшись, понял и почему-то нe удивился нисколько: он на космическом корабле, и в иллюминаторе никакой не еж, а шар земной, утыканный трубами, плывет по путям своим, кутаясь в рыжую дымку.
Не успел он как следует разглядеть "ежа", как вдруг на поверхности шарика стало происходить что-то непонятное - ив несколько мгновений "еж" был острижен наголо, а еще через мгновение засверкал отполированно, как бильярдный шар.
Снова помутнело окошко и он зажмурился от внезапно ударившего в зрачки ослепляющего света. А когда решился чуть приоткрыть веки, увидел, что во все стороны уходит нестерпимо сверкающая в лучах низкого солнца никелированная пустыня - и он стоит в самом центре ее.
"Где я?" - горячечно пронеслось в гелове, и тут же раздался голос: На Земле.
Он оглянулся - позади на зеркально никелированной плите сидел волк, прикрыв глаза лапой.
- С точки зрения науки и красоты наиболее целесообразной формой поверхности планеты является идеально отполированная поверхность шара.
- Что ты сказал? - переспросил он.
- Это не я сказал,- ответил волк.
- А кто? - спросил он, оглядываясь. Кроме них двоих, на гигантском зеркале не было никого. "Если не считать наших отражений",- подумалось неожиданно спокойно.
- Придет время, ты все вспомнишь...
Он отвернулся от зверя, шагнул вперед, осторожно пробуя ногой никелированную землю, поскользнулся и, падая, увидел, как поползла куда-то вверх сверкающая пустыня, и через секунду, придя в себя от падения, увидел, что сидит на полу рядом с собственной кроватью, в окне привычная Большая Медведица, и никакого волка нет и не было, потому что все это дикий и непонятный coн...
Вспомнив сейчас об этом, он передернул плечами.
"Придет время - все вспомнишь". Что - все? По правде говоря, кое-что ему хотелось бы вспомнить. Что-то такое вышло с памятью: не сохранилось в ней ничего из раннего детства - даже лиц родителей, которые или умерли, или потерялись где-то, потому что, учась в первом классе, он уже жил в Детдоме,- и вот от этой точки отсчета работала память. Вспомнить, что было раньше, ему, конечно, хотелось, но, как человек взрослый - тридцать пять всетаки без малого - понимал, что, если и не вспомнится, беда небольшая.
Он провел последнюю линию, положил рейсфедер и встал, потянувшись,главное сделано. И вдруг кто-то рванул его за плечо и, едва устояв, он повернулся и увидел себя: маленький русый мальчик в кольце надвинувшихся рыжих бород и горящих злобой и страхом глаз. И услышал свой голос тоненький, детский, ломающийся в грозной тишине: - ...сыграл сыну Ростиславу свадьбу богатую, какой не бывало на свете, пировали ла ней с лишком двадцать князей... Снохе же своей дал много даров и город Брягин...
Голосок заглох во внезапном ропоте и снова возник: - ...снег лежал до Яковлева дня, а на осень мороз побил хлеб и зимою был глад... и ели люди лист липовый, мох, кору березовую...
Мелькнула серая невесомая тень, пошла кругами, ропот внезапно стих - и громкий крик совы упал в тишину, взорвавшуюся воплем: - Знамение божие! В костер его! В костер!
Ревущие бороды надвинулись близко-близко, он почувствовал жесткие пальцы, вцепившиеся в его плечи и руки, и рев у самого уха, и понял конец.
И вдруг все исчезло. Звенящим водопадом обрушилась тишина. И в следующее мгновение он все вспомнил...
...Шам... шам... Шелестело все ближе. Кикимора разлепила правое смотрило, потянула воздух - ноздрю защекотало - трясинкой пахнет.
...Шам... шам...- шуршало рядом.
"Мокоша бродит",- догадалась кикимора и тихонько шушукнула: - Мокоша!
- Ась? - полошливо откликнулся кто-то за кустом.
Ветка шевельнулась, отодвинулась, из-за куста выглянул пень. Постоял в нерешимости, вглядывался, потом с тихим шуршанием вздохнул -разглядел: - А, это ты, кикимора...
Пень поерзал, повернулся вокруг себя и обернулся Мокошей.
- Аи не спится? - бормотал, присев на мшистую кочку, Мокоша, мостя лапти так, чтобы где посуше,- Аи человеки донимают?
Кикимора поежилась, трясина пошла кругами. Разлепив второе смотрило, вылезла на берег болотца.
- И не говори, донимают,- вздохнула.- Шастают тут и пеша, и коньми. Козлищево болото все запакости ли - сыплют чего-то...
- И-и, то-то и оно-то,- мотнул корявой бородой Мокоша,- бога забыли человеки.- И обиженно спросил: - Бог я или кто?
- Бог, бог,- закивала кикимора.- А то как же.
- Ага, бог! Забыли они. Лешим прозвали. Лешим! - в злости и обиде плюнул Мокоша, попал себе на лапоть, еще больше обиделся.
Далеко над деревьями полыхнуло что-то, грохотнуло, потом потянуло теплом.
- Аи, чего это? - обеспокоилась кикимора.
- Чего-чего,- проворчал Мокоша.- Аи не слыхала? Человеки Змия поймали. Пахать на нем хотят. А может, уж пашут.
- Как так поймали? Змия? - подивилась кикимора. - Как это Змия поймать можно?
- А вот поймали. Богатырь какой-то объявился.
- Аи-аи! - лицемерно приквакивала кикимора. Змия она не любила - да за что любить? Дохнет мимоходом - полболота- как не бывало, сушь проклятая.- И что ж теперь будет?
- А то и будет. Пахать станут... Ой, забыли бога человеки,- и снова в обиде вскинулся Мокоша: - Я-то бог или кто?
- Бог, бог,- согласилась кикимора, - А они - леший!
- Бог, бог!
Где-то далеко хрустнула ветка, потом еще - ближе.
