Женщина испытующе посмотрела ему в лицо, а у девчонки глаза аж засветились от любопытства.
- Ольга съехала. Давно.
- А как найти ее?
Настороженность не уходила у женщины из глаз.
- Не знаю.
Но Алексей почувствовал: знает.
- Вы не помните меня? Я часто бывал здесь лет одиннадцать-двенадцать назад.
В глазах у женщины появилось какое-то странное выражение. Уже не настороженность, чтс-то другое. Она нерешительно спрашивает: - Алеша?
- Ну да. Я проездом.
Лицо соседки смягчается - она что-то вспомнила. Алексей понимает - это было давно, она тоже была моложе. И его появление - неожиданное и приятное напоминание об этом.
- Оля давно съехала,-спохватившись, повторяет она.
- Замуж вышла? - и хотя в этом предположении нет ничего странного, у Алексея почему-то сжалось сердце.
- Нет. Они с матерью получили отдельную квартиру.
Здесь же на Васильевском. На Шестнадцатой линииАлексеи шагал по знакомым улицам. А вот и та самая столовка. Те же пять ступеней ведут вниз к двери - столовка в полуподвале, и окошко ее как раз на уровне тротуара. Они как-то забежали сюда погреться и перехватить чего-нибудь горячего. На улице стоял изрядный мороз, а здесь было совсем тепло. Неожиданно Алексей взглянул в окошко и поразился- окошко оыло совершенно синим. Все было просто - наступил вечер.
Странное дело: от студенчества, в котором было удивительно много, осталось только одно. Как фотопластинка, которую проявили спустя много лет. Уже забыто, что было снято на ней, и сейчас с удивлением видишь - то, что казалось важным, оказалось неважным, а второстепенный штрих оказался главным и единственным. Как на некоторых лицах глаза.
Забылись имена большинства однокурсников, перепуталась хронология многих событий и случаев, все это както переплелось и сплавилось в общий тон, на котором осталась одна она.
Как же это все началось? Как кончилось - Алексей помнил хорошо. Потому что все было обрублено резко и грубо. Обрублено не ими. И хотя прежнее еще жило в них, в нем уже было ощущение конца - потому что все было обрублено.
"Помнишь ли город тревожный, синюю дымку вдали?
Этой дорогою ложной мы безрассудно пошли". Блок. Как же все это началось?
Что потянуло ее к неуклюжему провинциальному мальчишке? Что потянуло его к ней? Вокруг были блестящие курсанты всевозможных мореходок, горняки с золотыми вензелями на плечах, шикарные пижоны. Вокруг были девчонки, которые дали бы сто очков Мэрилин Монро. Что же их потянуло друг к другу? Это - тайна? Так всегда бывает? Это не объяснение. И как это началось - не вспомнить, и не нужно вспоминать. Это как в прекрасной картине, которую воспринимаешь целиком, не зная и не желая знать, с какой детали начал художник. Глаз выхватывает отдельные куски, слагающиеся в общую картину. Так и память...
Где-то здесь они встретились, чтобы сесть в трамвай до вокзала. Там их ждали Генка и Дина. Вчетвером они забрались в пушкинскую электричку. Так и простояли в тамбуре, хохоча и ссорясь, до самого Пушкина. В вагоне ехали несколько белобрысых чешских солдат. Они глазели на Ольгу и явно завидовали Алексею, который, заметив это, назло им обнял Ольгу за плечи. В Пушкине уже был вечер. Побродив вместе, они разбрелись в разные аллеи, уговорившись на всякий случай встретиться у Пушкиналицеиста. Вскоре начал накрапывать дождик. Алексей расстелил у подножия толстого дуба видавший виды плащишко. Они уселись рядом, укрывшись Ольгиным плащом.
Близко-близко. У Алексея глухо забилось сердце, и он почувствовал, как и Олино застучало часто-часто.
Пытаясь справиться со странным волнением, от которого что-то заныло в груди, Алексей принялся поправлять плащ, и рука вдруг наткнулась на застежку Ольгиного чулка. И он зачем-то принялся расстегивать ее. Ольга слабо оттолкнула его руку, но он потянулся снова, не отдавая себе отчета в том, что делает. Глаза Ольги были у самых его глаз, и всматривались в него темно и загадочно.
А утром, когда они пробирались к Пушкину, сидевшему на чугунной скамейке, Ольга шла упруго и чуть отстранясь.
И в глазах ее стояло то же странное выражение, что так поразило его ночью. Сколько им было тогда? Едва за семнадцать. Ну, да - второй курс.
А потом, спустя четыре года, пришло одно из нечастых ее писем. Алексей мог бы, наверное, прочитать его наизусть, все восемь страниц. "А от тебя все нет ни строчки..." И тогда он с галлюцинаторной ясностью представил, что стоит за этой последней фразой... Она заходила на почтамт каждый день, по дороге из института. Письма не было.
Старушка в окошке "до востребования" уже узнавала ее.
А писем все не было. Потом старушку сменила молоденькая девчушка. Та тоже стала узнавать, и так же, как предшественница, с сожалением покачивала головой: писем не было.
На Невском она вышла из троллейбуса, свернула налево и пошла прямо на сверкающий шпиль Адмиралтейства.
Зеленой с белым громадой высился Зимний, полукружье Главного штаба охватывало площадь двумя огромными руками. По реке бежал белый пароходик. Синел на противоположном берегу университет. Золотой невесомый шпиль Петропавловки уходил прямо в тучи. Неподалеку остановилась группа экскурсантов. Донеслось: "Красота!" Да, красота! Замечательная, правильная, строгая, осточертевшая красота! Хмурые дни, призрачные ночи, когда смутно и непонятно на душе. Красота. А писем нет. Писем нет. И не будет...
И все равно тогда он не ответил. Недавнее вдруг стало далеким. Так бывает. И если так остается - еще полбеды.
Беда, если оно вновь становится близким, стократ ближе, чем прежде. А уже ничего не поправить... Но все это было совсем потом...
Когда Алексей осенью шестидесятого вернулся с целины, он сразу, сбежав с митинга, помчался на Васильевский.
Ольги не было. Он слонялся вдоль длинного дома, пока наконец в конце квартала не показалась тоненькая фигурка. Ольга шла, глядя прямо перед собой, размахивая каким-то свертком. Непривычно прямые волосы лежали прядями вдоль лица. Когда он, отделившись от стены, заступил ей дорогу, она остановилась, будто споткнувшись, и тут же словно кто-то толкнул ее к нему. Тихонько вскрикнув: "Лешка...", она обхватила его плечи руками, уткнувшись лицом куда-то в шею. Алексей гладил ее влажные волосы, спадавшие на плечи. Прохожие, наверное, оглядывались на них. Алексею было плевать на это. Его всегда радовало, что и Ольге все равно, что о них двоих говорят и думают все остальные.
Потом Ольга отстранилась и потребовала: - Не смотри на меня. Пошли.
В комнате она умчалась за шкаф, к зеркалу, и оттуда командовала: Садись и сиди смирно. Пока не скажу.
Алексей разглядывал тесную и такую знакомую комнатку со смешанным чувством радости и недоверия - все по-прежнему? На стене напротив висел портрет Олиного отца - моряка, погибшего в войну. Вот откуда Ольгины глаза. А Ольга тараторила за шкафом: - Трудно было телеграмму дать, да? А то, что получается - является покоритель целины, а я прямо из бани. Ну, и картина, должно быть! Растрепа! Представляешь, чтобы Джульетта встретила Ромео растрепанной? Фу, стыд какой!
Ольга любила и умела нравиться. Вообще-то Алексею это было приятно, хотя иногда...
Прошлой зимой Ольгина мать уехала в какую-то командировку чуть ли не на три месяца, и они готовились к сессии здесь. В тот вечер они засиделись допоздна, зубря политэкономию, и, когда Алексей обнаружил, что кончились папиросы, все ближайшие магазины были закрыты.
- Знаешь что? Поехали на Невский,- решила Ольга.- Елисеевский еще открыт. И проветримся, а то в голове совсем уж туман.
Она накинула пальто поверх домашнего платьица, повязала платок и скомандовала: - Я готова, пошли.
До трамвайной остановки было недалеко, но тут на углу Среднего прямо возле них затормозило такси. Шофер, не дожидаясь вопроса, приоткрыл дверцу: - Куда, ребята?
- На Невский, к Елисеевскому.
- Давайте.
Колеса глухо погромыхивали по мостовой. Движение уже стихало - поздно. Таксист выжимал километров девяносто. На повороте Ольгу прижало к Алексею, и она так и осталась близко-близко. За прихваченным морозом стеклом летела цепочка фонарей, окутанных беловатым сиянием. Справа промелькнула Стрелка, и такси взлетело на Дворцовый мост. За полквартала до Елисеевского светофор вспыхнул красным.
