Лишь только подснежник распустится в срок,
Лишь только приблизятся первые грозы,
На белых стволах появляется сок
То плачут березы, то плачут березы...
Грустно улыбаясь, мысленно повторяю запавшие в душу строчки. Они волнуют меня, вызывают множество ассоциаций. Мне хорошо знакомы вкус и аромат березового сока.
Как часто, пьянея средь ясного дня,
Я брел наугад по весенним протокам,
И Родина щедро поила меня
Березовым соком, березовым соком.
Молодой человек, о котором поется в песне, идет по весенним протокам уже в мирные дни. Он опьянен солнечным светом и запахами весны, у него кружится голова от избытка собственных сил... И нас когда-то шатало из стороны в сторону, и у нас когда-то кружилась голова - но при других обстоятельствах и по другой причине. Мы брели по колено, по пояс в волховских топях. Брели изнуренные, обессилевшие. Но, даже отступая, мы все же шли навстречу Победе.
Где эти туманы родной стороны
И ветви берез, что над заводью гнутся,
Туда мы с тобой непременно должны
Однажды вернуться, однажды вернуться.
Вот я и вернулся в свою тревожную боевую молодость. Вспомни, береза-сестрица, кого ты поила живою водой весной сорок второго года. Вспомни, как у твоего подножия умер истощенный солдат, у которого не хватило сил, чтобы дотянуться до сосуда с целебной влагой. Присмотрись хорошенько, может, узнаешь меня? И я делал привал вот на этом самом месте, и я пил твой сок.
И мне кажется, что береза-донор, тихо шелестя опадающими листьями, отвечает мне: "Помню, помню! Только ты одет был иначе, и лицом очень уж изменился. А где же твои друзья, которые вместе с тобой пили тогда сок из одного солдатского котелка?"
Это длинный и трудный разговор, береза-сестрица! И я рассказываю ей и ее юным дочерям о своих однополчанах. Рядом лежит Леша и тоже смотрит вверх, на падающие листья. У него свои думы, свой разговор с березой.
Еще одни одержимый
Во время странствий по памятным местам, где сражалась 2-я ударная армия, я познакомился с московским историком Борисом Ивановичем Гавриловым. Узнал от него много интересного. Оказывается, Институт истории АН СССР предпринял огромную работу по составлению общесоюзного свода, памятников истории и культуры, которые государство берет под охрану. К тому времени историк Гаврилов закончил составление такого свода по Ярославской области и приступил к аналогичной работе на Новгородчине.
В одних случаях объект для паспортизации ни у кого не вызывал сомнений. Скажем, Софийский собор, Детинец, церковь Спаса-Нередицы, Юрьев монастырь, памятник "Тысячеие России"... Но бывало и так, что мнения на этот счет расходились. Обычно это случалось тогда, когда речь заходила о памятниках истории и культуры, оставленных нам событиями недавними.
В частности, представителю АН СССР подчас приходилось убеждать некоторых новгородских руководящих работников, историков и краеведов в том, что места, где происходили важнейшие боевые операции Волховского фронта и 2-й ударной армии в сорок втором году, - это свидетели славы советского оружия, а не его позора, свидетели массового героизма и стойкости советских воинов, а поэтому в обязательном порядке должны быть увековечены и внесены в свод.
Я ни в коей мере не хочу умалять заслуги новгородцев в охране памятников истории и культуры. Наоборот, считаю, что в этом отношении Новгород и вся область могут послужить образцом для подражания и заимствования. Однако несомненно и то, что до недавнего времени здесь были довольно сильны тенденции, тормозящие самоотверженную работу наиболее дальновидных историков, краеведов, следопытов. Эти тенденции выражались, прежде всего, в однобоком подходе: по сравнению со стариной недооценивалась современность, в частности период Великой Отечественной войны.
И эти тенденции, к сожалению, не оставались только частными мнениями - от них в какой-то мере зависела деятельность новгородских историков, краеведов, следопытов. Об этом говорит хотя бы тот факт, что три десятиия спустя после окончания войны приехавший из Москвы ученый-историк лазил в резиновых сапогах по волховским топям, ал над ними на вертое и устанавливал самую далекую точку Любанского прорыва, самый дальний рубеж, достигнутый конниками генерала Гусева, определял контуры "долины смерти", искал остатки штабных землянок 2-й ударной, намечал места, где следовало бы установить памятные знаки и обелиски. А ведь всю эту огромную работу уже много назад должны были проделать сами новгородцы. Представителю Академии наук осталось бы только то, что входит в его прямые обязанности, - паспортизировать и заносить в свод.
Правда, колоссальную и поистине подвижническую работу по собственной инициативе проделал краевед и следопыт Н. И. Орлов. Но ему - в силу тех же, упомянутых выше тенденций - не оказали должной поддержки. Николай Иванович был настоящей ходячей энциклопедией по истории Любанской операции. Но многое из того, что он знал, что сам "прочитал" на местности, в письменном виде не фиксировалось, на карты и схемы не заносилось.
И вот недавно - уже после того, как о "коменданте "долины смерти" были написаны главки для этой книги, - Николай Иванович умер. И навсегда унес с собой в могилу немало фактов, которые уже никогда не попадут на страницы описи боевых дел 2-й ударной армии.
Итак, Борис Иванович на ходу доделывал всяческие недоделки местных историков и краеведов, различных учреждений и организаций. И часто с горечью обнаруживал: упущенное наверстать затем бывает очень трудно, а подчас и совсем невозможно. Одно пошло под бульдозер, другое - на переплавку, третье - для хозяйственных нужд, четвертое - так поросло травой забвения, что и следов не найти...
Еду в Челябинск
Уже в "Моей фронтовой лыжне" была поставлена последняя точка, уже, вооружившись остро заточенными карандашами, рукопись читали строгие рецензенты. И вдруг к встречам с прошлым добавились новые страницы. Страницы волнующие, трогательные и, как мне кажется, для завершения моих воспоминаний важные.
Неожиданно получаю приглашение из Челябинска: 3-5 мая 1980 года состоится очередная встреча ветеранов уральских лыжных батальонов.
О-че-ред-ная! Выходит, уже не первая. А я и знать не знаю, что где-то на Урале встречаются ветераны фронтовой лыжни. Но тут же на меня навалились сомнения: и далеко, и рискованно - только что разделался с очередным приступом радикулита...
Взвесив все за и против, все-таки решил: надо ехать. Обязательно поеду!
В Челябинск приехал поездом, на два дня раньше. Встретили представители Совета ветеранов - объятия, поцелуи, цветы... В разгаре первомайская демонстрация, городской транспорт бездействует. К гостинице - до нее около трех километров - идем пешком. И очень удачно, что именно так получилось: город намного выигрывает, если знакомишься с ним Первого мая, в погожий весенний день. Вдобавок рядом шагают внимательные и предупредительные гиды старожилы этого города.
Гостеприимные хозяева разместили приезжих ветеранов в лучшей гостинице Челябинска с типично уральским названием - "Малахит". Знакомлюсь с прибывающими на встречу, издали узнаю их по орденам и медалям. География нашего лыжного братства обширна. Есть приехавшие из Прибалтики и с Украины, из Горького, Смоленска и других городов России. Но больше всего из уральских и приуральских городов: из Перми и Свердловска, из Нижнего Тагила и Магнитогорска, из Уфы и Кургана, из самой Челябинской области...
Из 280-го запасного лыжного полка у меня однополчане нашлись. А 172-й ОЛБ представляю один. Владимир Фунин и Александр Вахонин сообщили: приехать не сможем, не позволяет здоровье. Владимир даже сам написать не смог, это сделала за него дочь Галина.
А из 173-го и 174-го ОЛБ несколько ветеранов приехало. Собравшись вместе, поговорили всласть. Вспомнили и отменный флотский борщ на станции Буй, и рыбинскую декаду, и бомбежку на станции Медведеве, и авиасабантуй первого разряда при выгрузке в Малой Вишере, и ускоренный марш на лыжах через Гряды Папоротное - Селищенский Поселок к Мясному Бору.
