И в самом деле - Муса. Обрадовались мы оба. Договорились: если будет возможность, в дальнейшем постараемся держаться друг за друга.
Спустя еще сутки я попал в "брезентовые хоромы". Это сооружение, видимо, пообширнее походного шатра Александра Македонского или Чингисхана. Общая брезентовая крыша прикрывает десяток отдельных палаток-секций, соединенных между собой внутренними проходами. Под потолком тускло светятся электрические лампочки, где-то неподалеку ритмично работает движок.
Процедура подготовки к операции оказалась совсем несложной. Я остался в обмундировании. Медсестра соскребла с него грязь и засохшую кровь, еще выше разрезала штанину ватных брюк и кальсон, смотала с "ляльки" большую часть бинтов. Опросила меня, заполнила какой-то листок.
Операционная. Свет здесь намного ярче, чем в предыдущем брезентовом отсеке. Стоят параллельно друг другу два стола. Пожилой хирург в очках священнодействует в разверстом животе раненого, извлекает изнутри окровавленные ошметки и бросает их в ведро.
Лишь только меня положили на стол, я автоматически повернул голову, чтобы увидеть продолжение операции. Моему хирургу - более молодому, не очкастому мое любопытство явно не понравилось.
- Лежать тихо! - услышал я раздраженный и властный голос. - Не вертеться! Смотреть прямо в потолок!
Есть! Приказано смотреть в потолок. Хирург привязал мои руки к специальным скобам, ассистирующая ему хирургическая сестра то же самое проделала с моими ногами. На мое лицо легла плотно, с прижимом, пропитанная хлороформом марлевая маска. Первые секунды я задыхался, затем как будто опять задышал ровно. В мозгу не то жужжит, не то стрекочет. Совсем негромко, убаюкивающе. Жужжаще-стрекочущий звук слышен все слабее и слабее - будто мое сознание уает на неведомом мне аппарате все дальше и дальше в небытие. Наконец удаляющийся звук угас полностью - и меня не стало...
Из небытия вернулся уже без помощи загадочного жужжаще-стрекочущего аппарата. Бесшумно вынырнул из потустороннего мира и оказался еще в одной брезентовой палате - для послеоперационных раненых. Одни лежат на топчанах, другие - на полу, на соломенных матрацах. Я - тоже на полу, по грудь прикрыт шерстяным одеялом.
Прежде всего мелькнула тревожная мысль: что же хируг сотворил с ногой? Или только подстриг размочаленную плоть, или отхватил побольше? Правда, Вахонин заверил, что две трети стопы останется. Но все же Саша не настолько крупный медицинский авторитет, чтобы верить ему безоговорочно.
Приподняться, приоткрыть одеяло и взглянуть на ногу - для меня слишком сложно. Пытаюсь установить истину иным путем: прислушиваюсь к боли. Рана ноет как будто на прежнем месте. Но это еще ничего не значит. Слыхал я, бывает так: ногу ампутировали выше колена, а раненому кажется, что болят отсутствующие пальцы и пятка.
С замиранием сердца ищу, нащупываю пальцами левой ноги... Все в порядке, моя "лялька" на месте! Это не иллюзия, а вполне реальный факт.
Выяснив главное, успокаиваюсь. Сравниваю сон с пребыванием под глубоким наркозом. Пожалуй, между этими состояниями имеются принципиальные различия. Когда пробуждаешься от обычного сна, то не ощущаешь, будто твоя жизнь временно прерывалась. А по выходе из наркоза кажется, будто побывал в царстве Вечного и Абсолютного Ничто. Будто из непрерывной нити твоей жизни вырезали небольшой кусочек и затем эту нить срастили заново...
Крутясь под "мессершмиттами"
С руками перебитыми,
Он гнал машину через грязь,
К баранке грудью привалясь.
И гать ходила тонкая
Под бешеной трехтонкою,
И в третий раз, сбавляя газ,
Прищурился фашистский ас...
Павел Шубин. Шофер
Через "долину смерти"
Под теплым одеялом я сладко уснул... Кстати, вот еще одно подтверждение того, что сон и выключение сознания под наркозом - разные вещи. Сон бывает глубокий и чуткий, спокойный и тревожный, сладкий и не приносящий удовворения. А Абсолютное Ничто вариаций не имеет.
К сожалению, мой сладкий сон продолжался недолго. Он перешел в тревожный, а затем я и совсем проснулся. От какой-то возни в нашей палате. Смотрю, раненых осталось совсем немного, их одного за другим уносят санитары. Куда? Зачем? Неужели опять положат под сосны?
Поплыл и я на носилках. Но оказался не под сосной, а в кузове грузовика, видимо, трехтонки. Это иной коленкор! Санитары укладывают нас поплотнее. На свободных пятачках и на низенькой скамейке у переднего борта умащиваются ходячие. Слышу рядом знакомый голос:
- Однако вместе едем, старшина!
- Очень рад, Муса!
Мужские и женские голоса напутствуют каких-то неведомых мне Костю и Прохнича.
- Ни пуха ни пера!
- Старайтесь во что бы то ни стало черезш "долину смерти" проскочить до рассвета. Днем там машину в щепки разнесут.
- Везите только до Селищенского. Если оттуда будут отправлять дальше, в Малую Вишеру, - ни в коем случае не соглашайтесь. Если насядут - выгружайте раненых прямо у дверей госпиталя. Ничего, и места, и транспорт найдут! Им на Большой земле намного легче маневрировать, чем нам...
Ходячие поясняют лежачим: Костя - водитель грузовика, Прохнич сопровождающий нас военфельдшер.
Чьи-то руки подают через борт несколько стопок Клинообразных предметов. Их принимают ходячие. Оказывается - химические грелки. Две из них Муса приложил к моим ногам. Через минут десять я почувствовал: действительно греет. Раненая нога стала ныть иначе: боль плюс тепло слились воедино, и теперь мне кажется, будто рану припекает.
Выехали затемно. Муса говорит, что у машины специальные маскировочные фары - освещают дорогу синим светом. Первые километры одолели довольно быстро и без каких бы то ни было приключений.
Утверждая, что якобы возможности познания человечеством окружающего мира весьма ограничены, древнегреческий философ Платон приводил такое сравнение. Мы воображаем, будто взобрались на бог весть-какие вершины знаний. На самом же деле все мы сидим в полутемной пещере, вход в которую завален огромной глыбой. Осталась только узкая щель. Через нее извне, из Большого мира, к нам проникает слабый лучик света и доносятся невнятные разрозненные звуки, через нее мы наблюдаем расплывчатые тени, которые падают от неведомых нам движущихся существ. И познать больше о том, что на самом деле происходит по ту сторону глыбы, нам не дано.
Для меня платоновской глыбой являются борта грузовика. Но по сравнению с платоновским пещерным человеком обладаю большим преимуществом. Тот родился и вырос в пещере, а я оказался в ней только что. Поэтому по теням, по отрывочным звукам способен понять многое из того, что происходит по ту сторону глыбы, в Большом мире.
Ночь лунная, по кузову грузовика скользят частые тени - значит, едем лесом; тени пропали - выехали на открытое место. Слышу дробный перестук колес и всем телом ощущаю мелкую вибрацию машины - катим по жердянке; вибрация переросла в отчаянную тряску - въехали на бревенчатый настил. Перестук слышится глухо, из-под колес с шумом ит вода - лежневку затопило; машина резко замедлила ход и движется волнообразно - вверх-вниз, вверх-вниз - значит, гать всплыла на воде...
По сравнению с пещерным человеком Платона есть у меня еще один козырь Муса. Он выглядывает из кузова машины и информирует о том, что делается на главной магистрали 2-й ударной.
На восток группами идут раненые; идет пехота на помощь частям, удерживающим "горловину"; туда же артиллеристы тащат на себе противотанковые пушечки-сорокапятки... В обратном направлении движутся груженные продуктами и боеприпасами конные повозки; изредка встречаются кавалеристы-гусевцы; устало, шатаясь из стороны в сторону, бредут солдаты - в "сидорах" у них сухари, концентраты, махорка, патроны и даже мины, снаряды... Только машин очень мало - и встречных, и попутных. Возможно, и наша трехтонка делает по этому маршруту свой последний рейс...
Все громче гул артиллерийско-минометной канонады, на редких облачках играют огненные сполохи. Впереди идет бой.
