И вдруг - паф! - раздался взрыв. Не очень громкий и не слишком резкий. Будто лопнула автомобильная камера, только без присвиста. И одновременно из-под ноги Авенира вырвались облачко дыма и фонтан земли. Он проскакал несколько метров на одной ноге и упал ничком на снег. Еще один взрыв, на этот раз более глухой, и облако дыма вырвалось из-под груди и живота Авенира. К раненому бросился на помощь оказавшийся поблизости лыжбатовец. Третий взрыв и солдат упал рядом с Авениром...
- Ребята, мины! - раздались отчаянные крики.
Бойцы, которые шли за снегом, повернули обратно. Одни - более выдержанные и быстро соображающие - идут медленно, осторожно, внимательно смотря под ноги. Другие, полностью поддавшись чувству страха, несутся как попало. Лишь бы скорее выбраться за пределы проклятой поляны!
Четвертый взрыв - упал еще один солдат... Поляна полнится стонами и криками о помощи. Возле Авенира уже хлопочет Саша Вахонин.
Три четверти лыжбатовцев еще на подходе. Гилев, Фунин и я выбегаем навстречу идущим и вопим:
- Сто-о-й! Ми-и-ины! Ми-и-ин-ное по-о-о-ле!
Колонна остановилась. Комиссар совещается с другими командирами. Надо выносить раненых в безопасную зону. Но где она? Заминирована только эта злосчастная поляна, или она является всего лишь звеном заминированной полосы? Как бы не нарваться на мины всей колонной!
По рельефу местности и расположению старых окопов решили, как примерно может идти предполагаемая заминированная полоса. Отвели подальше от опасной зоны колонну, вынесли раненых...
Легко сказать - вынесли! Это было страшное испытание и для Вахонина, и для солдат, которые помогали санитару, и для командира, который назначил этих солдат, и для нас, свидетелей этого жуткого шествия, которые с замирающим сердцем следили за носильщиками и с облегчением вздыхали после каждого удачно сделанного ими шага.
Однако носильщики, зная, какая страшная опасность им угрожает, смотрели под ноги в оба. И смертоносному минному полю вырвать у нас новые жертвы не удалось.
Итак, мы забрались на старое минное поле. Никакой оплошности как будто не допустили, тем не менее пострадали.
Насчет минных заграждений и у нас и у немцев строгие порядки. Воинская часть, поставившая мины, оформляет специальную документацию, точные контуры заминированных участков наносит на карты. Эта документация передается при смене частей. Чтобы не подрывались свои, устанавливаются предупредительные надписи.
Там, где линия фронта более или менее длительное время остается неподвижной, эти правила неукоснительно выполняются. Куда труднее соблюдать их при подвижном фронте, когда одна и та же местность по нескольку раз переходит из рук в руки. Ужасная неразбериха с минными полями получилась, в частности, в волховских лесах и болотах.
Осенью сорок первого года, когда немцы рвались к Чудову и Малой Вишере, путь им преграждали минами наши саперы. В январе сорок второго, отступая под нажимом 2-й ударной, десятки тысяч мин понаставляли немцы. Занесенные толстым слоем снега, они ждали своего часа.
Появляющиеся из-под снега мины солдаты-волховчане прозвали "подснежниками".
Как и в растительном мире, фронтовые "подснежники" бывают разные. В волховских болотах "произрастают" в основном противопехотные и значительно реже противотанковые. Эта приветливая с виду лесная поляна оказалась нашпигованной немецкими противопехотными минами нажимного действия.
То, что здесь поработали в свое время не наши саперы, а вражеские "пионирен", мы определили по ряду признаков - и по манере маскировки, и по звуку разрывов, и даже по окраске облачков дыма. А вообще-то впоследствии были и такие прискорбные случаи, когда лыжбатовцы подрывались на своих минах...
Толовая шашка, величиной со спичечный коробок или кусок туаного мыла, упакована в миниатюрный деревянный ящичек. Взрыв такой крохотной мины разрушает в радиусе, исчисляемом дециметрами. Но уж в своем "микрорайоне" тол - полный хозяин. Толовый заряд, прикрепленный к рельсу, выхватывает из него кусок стали...
Это - теория. А практика... Вот она: три изувеченных лыжбатовца. Один наступил на мину подметкой - у него отхватило полстопы. Другой угодил каблуком - у него оторвана вся стопа, еле-еле держится на связках. Раны от толового безосколочного взрыва рваные, измочаленные. Из них торчат кости, обнажены жилы и сухожилия. Обильное кровотечение... В походных санитарных сумках не хватает ни бинтов, ни ваты...
Правда, есть у каждого из нас индивидуальный пакет. Но ведь он помещается на ладони, для таких ран - пустяк! Наматываем поверх бинтов запасные портянки и разорванное на полосы бязевое белье. Однако кровь все равно проступает...
А третий... Авенир уже не нуждается в медицинской помощи. Ему не повезло больше всех. Первая мина начисто оторвала стопу; вторая, после того как он упал, - отхватила по локоть руку и разворотила живот...
Много тяжело раненных, в том числе раненных смертельно, перевидал наш бывалый санитар. Но эта смерть потрясла его.
- Когда я подбег к Авениру, - с придыханием рассказывает нам Вахонин, - он еще в сознании был. Упрашивал меня: "Будь другом, Саша, избавь от мучений... Коли не решаешься, переверни меня на спину и незаметно для других сунь автомат... А я уж сам как-нибудь одной рукой...". - "Потерпи, Авенир! отвечаю ему. - Сейчас перевяжу - полегчает. Ты крепкий, выдюжишь..."
...Сказал: перевяжу, а сам не знаю, как к нему подступиться, с чего начать. Очень уж сильно распластало его. Перевязал ногу, проверил пульс - и понял: мои повязки не нужны...
Похоронили Авенира под приметной сосной. Быть может, кто-то из нас останется в живых и после войны разыщет эту могилу. Политрук Гилев сказал:
- Прощай, Авенир Гаренских! Ты был отличным воином и лучшим пулеметчиком в батальоне. Вечная слава тебе!
Вот и все прощальное слово. Дали один залп из трех автоматов... Да, более внушительных проводов заслужил наш однополчанин, однако все понимают: каждый патрон на учете.
Осталось еще километров пять ходу, а у нас двое тяжелораненых. Зимой в походы брали волокуши, а сейчас делаем так. Прикрепляем к паре шестов плащ-палатку и усаживаем или укладываем в нее раненого. Такую люльку попеременно несут вчетвером.
С группой бойцов иду искать подходящие деревца. По пути прислушиваюсь к разговорам.
Муса. Однако последнюю неделю здорово не везет третьей роте! Только что левофлангового, Гришу Пьянкова, в госпиталь отправили. Сегодня правофлангового похоронили...
Кунгурцев. И с краев и с середки таем.
Лаин. А другие роты везучие? В каждой, считай, по взводу осталось.
Философ. Эх, жисть наша солдатская! Ровно детская пеленочка: тоненькая, коротенькая и вся обкаканная...
Главное, когда где-то продолжает
существовать то, чем ты жил.
И обычаи. И семейные праздники.
И дом твоих воспоминаний.
Главное - жить для возвращения.
Антуан де Сент-Экзюпери
Послание заложнику
Вспомнилось, взгрустнулось...
Не прикованные к непрерывному посменному дежурству на переднем крае, мы сейчас имеем больше возможностей собираться всей ротой. Хотя общее количество бойцов крепко поубавилось, посиделки в ротной "яранге" стали даже более многолюдными.
На следующий день после похода к ручью Нечаянному третья рота собралась в полном составе. Посреди "яранги" ярко горит костер. Он - средоточие нашего скудного фронтового уюта.
Над костром подвешен общий котел с супом из гречневого концентрата. Получили очень мало пакетов и решили каждому на руки не выдавать. Когда расправимся с супом-баландой, в этом же котле будем готовить хвойный отвар. Кроме того, в горячие угли втиснуты солдатские котелки с водой.
К огню плотным кругом льнут лыжбатовцы. Греются, сушатся, подкладывают в костер полешки, передвигают и поворачивают котелки. Муса помешивает уполовником-разводящим баланду.
В общем кругу сидят комроты лейтенант Большаков и политрук Гилев. Первый вполголоса разговаривает о чем-то с Кунгурцевым, второй, положив лист бумаги на планшетку, пишет очередное донесение о морально-политическом состоянии роты.
