- Ну, и глядите теперь ваших любимых коровок, а не то их волки задерут!
- Нет, - стала спорить Катеринка, - мы загородим двор, отдай наши лучинки! - И неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы не вмешался Кастусь:
- А на что, Стёпка, твои солдаты топчутся, если у хозяек в городе волки задерут скотину? Вот Лизаветка и Катеринка пожалуются дядьке войту, и он побьёт твоих солдат батогами - чего не закрыли ворота на гостинце?
Стёпка перестал спорить с девчонками из-за щепы.
Братец Кастусь уже почти большой. Скоро ему, как и старшим братьям, батька разрешит спать в светлице при бане. Стёпка давно решил, что с этим братцем ему нужно ладить. Тогда, может, Кастусёк попросит батьку, чтобы и ему ночевать в баньке? Стёпке ой, как не хотелось остаться одному мужику с бабами да девками в хате! Он так и не признался мамке: как-то десятилетняя Танюшка пошутила с ним, сказала, что, когда Кастусь перейдёт в баньку, они, девчонки, будут тискать щекастого пухленького Стёпку сколько хотят, и щекотать.
- А ты, Кастусёк, дай мне свою лодочку! - с тоской обратился Стёпка к брату, которому отец уже позволил пользоваться ножичком, и теперь Кастусь за столом строгал из коры лодочки.
- Дай мне две лодки!
- Зачем тебе две? - удивился мальчик.
- Я скажу солдатам, чтоб посадили в лодки всех девок: и Таньку, и Катьку, и Лизку, и Ганулю-соседку, - и свезли их за реку!
Все взрослые, кто был в светлице, засмеялись.
Пятнадцатилетняя Ульянка, теперь старшая над детьми, спросила Стёпку:
- А меня тоже отправишь в лодке?
- Нет, тебя оставлю. Ты не щиплешься. И чего тебя увозить, если мамка говорит, ты сама скоро поскачешь со двора! - И Стёпка в который раз подумал, что проглядел, когда Ульянка научилась скакать со двора? Старшие братья умеют ловко прыгать через замёт, а как важная Ульянка в юбке дерётся на забор - непонятно.
Марья-хозяйка, чувствуя, что глаза у неё начинают слипаться и пальцы устали тянуть кудель, прекратила все эти разговоры, сказав, что на них лучины не напасёшься, и велела укладываться спать.
***
Анну словно кто-то позвал.
Это Он, - почувствовала Анна, мысленно спросила: "Где ты, сокол?"
"Я - под грушей. Видеть хочу тебя, Анна!" - принёсся дивный беззвучный ответ.
"Нехорошо мне выходить из дома в поздний час, - только и успела подумать строго воспитанная Анна. - Что подумают?"
"Все спят крепко-крепко, верь мне, люба моя. Попробуй - разбуди кого!"
Анна и сама слышала: все домочадцы считали сны. В доме стояла тишина, нарушаемая лишь тихим шелестом, посвистом мерного дыхания спящих людей. Старшие парни, спавшие порой шумным молодым сном, ночевали отдельно.
"Только бы не видел никто!" - охнула Анна.
И эхом отозвалось: "Никто нас не увидит, обещаю, Анна!"
Бод стоял под старой грушей. Эта огромная, толстая груша была так высока и ветвиста, что речицкие люди, если случалось им возвращаться из дальней дороги по гостинцу, издали, за несколько вёрст, различали вершину дерева и говорили: "Ну, вот и Кондратова груша! Скоро будем дома!"
Великолепное дерево указали в переписи имущества каморники, проводившие в городе волочную померу. Они посчитали размеры городских дворов в прутах*, перечислили, сколько в каждом дворе хлевов, клетей, жилых хат со светлицами; описали, сколько есть в светлицах лавок, столов, печей, чем мощёны полы, и в той же государственной бумаге, восхищаясь, отметили у хозяина Кондрата Седько "превеликое древо посредь двора"*.
Бод ждал, прислонившись к стволу спиной. Думал об Анне и знал, что она почувствует его приход.
Он сказал ей, что стоит под грушей, что очень, очень хочет её видеть. В этот поздний час все спят, и будут спать столько, сколько будет нужно: он постарался, чтобы все спали крепким счастливым сном. Никто их не заметит. Анна! Анна! Анна!
Легко отворилась дверь, и светлый силуэт обрисовался в темноте двора.
Бод, радуясь встрече, мягко ступая, подошёл. Анна остановилась, замерла, опустив ресницы.
- Здравствуй, милая!
- Здравствуйте!
- Я спешил к тебе.
- Я ждала.
- Хорошо ли, что мы встретились?
- Да...
- Хорошо, когда я рядом, лада моя?
- Да, хорошо...
- Я так и обещал, помнишь?
- Помню...
- Не боишься меня, Анна, голубка?
- Нет, не боюсь...
-Так почему же не поднимаешь очи? - Бод был так близко, что чувствовал её тепло, не нуждался в ответе - понял.
- Ты сам всё знаешь. А я - не ведаю, что будет, если я взгляну на тебя? Может, мне лучше не смотреть тебе в глаза?
"Может, лучше и не смотрела бы ты мне в глаза! - подумал Бод. - Ты не сирена, но ты равна мне по силе своего чародейства! Я и сам не знаю, как такое возможно?! И не знаю, что будет в этот раз, если взгляды наши опять встретятся!". Но эту мысль птицей не послал к Анне. Только глубоко вздохнул, осторожно взял Аннины ладони в свои и, опять удивляясь, как хмелеет от близости к ней, помолчал, подумал, и сказал:
- Анна, я не прост...
-Знаю.
Бод подавил недоумение: что-то удивительное крылось за их знакомством, и тайна не хотела раскрываться. А он не собирался ждать, когда раскроется тайна - женщина уже перед ним. Он так ждал встречи! И чародей, внутренне дрожа, моля небо лишь об одном - чтобы эта душа его не отвергла, тихо сказал:
- Я многое умею из того, чего не понимают люди...
- Да, - кивнула Анна, всё ещё глядя в землю. И добавила с чувством, притянувшись к нему, - спасибо за то, что любишь меня!
Как?! Она читает в его сердце?
- Люблю, люблю, Анна! Люблю я тебя! Хоть и не готов к этому, и не знал, ни гадал, что так случится со мной, но запал я на тебя! О-о, женщина! - и Бод, держа Анну за руки, по очереди медленно перецеловал каждый её пальчик. Она поднесла к своим губам его большую ладонь, надолго прижалась губами к тому месту, где две линии судьбы сходились в глубокую борозду, пересечённую лучистой звездой. Потом приложила эту ладонь к своей пылающей щеке, так и не решившись взглянуть на него.
- Анна, я научу тебя, что нужно сделать, а потом ты смотри на меня, смотри на меня - и будь со мной! - Бод творил заговор, не думая - дано ли ему право на это? Затем сложил её тонкие пальцы в священный знак защиты и равновесия, провёл рукой, рисуя этот знак, на своей груди, затем на её груди, начертал над своей головой, над её головой, и произнёс:
- Милая, можно, я поцелую тебя, и делай со мной, что хочешь! - и, едва прикасаясь, поцеловал её горячие губы...
Анна не поднимала глаза.
- Что, Анна? - взволновался Бод.
И вдруг эта красавица, рассмеявшись лукаво, ответила:
- Мне так хорошо! Как во сне! А вдруг открою глаза, и проснусь? - и тут же, влажно блеснув из-под ресниц, взглянула на чародея в упор.
Теперь Бод прикрыл свои глаза: "О, женщина! Как же ты умна!" Он увлёк её за собой под грушу; показал, как можно, прислонясь спиной, погрузиться в такое большое дерево, как в воду, и даже полностью войти в него. Анна тихо смеялась. И пыталась угадать: где, в каком месте покажется - выйдет чародей из шершавой столетней коры. Потом Бод повернул её спиной к стволу груши, осторожно тронул за плечи (он ясно чувствовал, что Анна боится крепких объятий) и, напрягшись в волевом усилии, увлёк её с собой внутрь ствола.
Новая тишина приняла и поглотила двоих.
И там, внутри дерева, Анне показалось, что она пересекла невидимую межу, и теперь не принадлежит больше этому миру.
Свобода! Как будто тяжкий груз упал с её души!
Ушли все тени мучивших её сомнений, тревог, переживаний, болей и горестных воспоминаний. Она словно выросла, стала высокой - выше всего в округе, могла дотянуться до звёзд - лёгкая, вольная! Ей стало хорошо, необыкновенно хорошо, и она тут же призналась в этом Боду, - и улыбалась, сверкая белыми зубами. И легко-легко целовала его под усы - в уголки губ, в губы, опять в уголки...
