"Надо будет проверить, хорошо ли сняла испуг шептуха? Девочкам против жизни идти, плохо будет им жить со старыми страхами" - отметил Бод, собираясь сделать это в ближайшее время.

- А потом ничего, слава богу, выздоровела Анна. И помогла ей святая водица, за которой Кондрат отправлял сыновей ажно в Киев, в святые места. Хлопцы были тогда совсем молоденькие, а Кондрат не побоялся, сказал - пусть учатся без батьки жить, своя голова на плечах, - и пристроил их к торговому обозу: запряг им коника, они и поехали. А то ж! Его хлопцы тогда ещё привезли из Киева какие-то железные инструменты для мущинских надобностей. Мужики у Кондрата эти железины из рук вырывали, дорого-дорого платили, потому как здесь таких не достать! Вот! - утомилась, наконец, рассказывать довольная разговором тётка.

"Ой, молодец Кондрат! - покрутил головой Бод. - Значит, за святой водицей парнишек отправлял? Ну, ну! Всё у него ладится, всё одно за одно цепляется для пользы и для выгоды".

Бод знал про поездку в Киев, сам ехал тогда в этом обозе, вёз, как обычно, зимой, мёд и воск на продажу. Помнил ребят Кондрата, Иваньку и Василько. Действительно, ребята тогда были не совсем взрослые: одному едва исполнилось шестнадцать, другому, наверное, пятнадцать лет. Но оба - бойкие, дельные.

- И сватал кто Анну Берёзкову? - вслух спросил тётку, ожидая последних откровений.

- А кто ж её сватать будет, коли она ни на кого не глядит? Ницая! ("Ницая" у речицких означало "скрытная"). Говорит чудно, никто её не понимает. Да и падучая она. Пусть и выздоровела, и всё, что надо, справляет, и мастерица, а всё равно - падучая. А в хозяйстве здоровая баба нужна.

Мужики на неё любуются: Анна - молодица краси-и-ивая, статная, лицом белая. А толку-то с её красоты? И не подступиться к ней! На Троицу бобыль Козьма, Косачихин сын, - задумал с Анной пошутить. Подарил её девчонкам по медовому коржику, а сам говорит: "Я на вашей мамке женюсь, и куплю ей обновок, чтоб она ходила красивая, как паненка! А вас, девоньки, буду каждый день угощать леденцами и кренделями с маком!" - Разве плохо сказал человек? Другая б баба обрадовалась! И полез пьяный Козьма к Анне целоваться. Ну так что, ну и пошутил в святой праздник, что, нельзя? Небось, не девка: берёзку-то заломили давно. А Анна глаза бешеные сделала, да по кадыку Козьме чем-то шась! Малявки её ревут - кричат что есть мочи. Анна тож слёзы распустила ручьями, Козьма горлом булькает, дыхало она ему перебила. Народ сбежался и, не разбираясь, стали Анну жалеть и девчонок крикливых успокаивать. А Козьму стыдили и ругали сильно, и не пожалел человека никто. Старая Косачиха говорила, что Козьма потом неделю пил беспробудно, он же и правда к Анне подъехать хотел!

А у Кондрата ей хорошо живётся. Они с Кондратовой Марьей дружат. И живут богато. Люди говорят, что к Анне Берёзковой Золотой змей по ночам прилетает, - перешла на шепот прислужница. - Золотой змей прилетает, в пасти кусок золота приносит. Куда он повадится летать, там люди сразу богатеют! Вот, может он к Анне и летает, оттого она от людей бежит. И не скучно ей: змей её по ночам утешает. А я сама в серпени не раз видела, как летит Золотой змей промеж звёздочек: чирк по небу, и не заметишь, куда опустился..."

"Ну и довольно!" - отрезал мысленно Бод. Сказку о Золотом змее он слышал ещё в княжеском обозе, во время бесконечно долгих ночных разговоров у костра.

Посмотрел пристально на тётку, заглянул в сивушные заплывшие глаза.

Из головы Адарки выветрился весь разговор и она, заскучав, завозила своей тряпкой, подхватила опустевшую пивную кружку и тёмную медь, брошенную на стол, и зашаркала прочь. А Бод кинул всем: "Дабранач!" ("Доброй ночи!") - и ушёл из придорожного шинка, в котором к вечеру прибыло мужчин.

Ворота на въезде в посад уже закрыли, и стражники из мещан прохаживались туда-сюда под старыми липами. Не спешили войти в шинок, в котором им сегодня очередь нести караул, приглядывая за воротами и, заодно, за посетителями крайнего на дороге питейного места. Не оттого ли здесь, у шинкаря Михайлы, не засиживались те, кто позволял себе выпить лишнего, чтобы не сболтнуть ненароком чего. Не играли по крупному в кости, а всё больше так, по мелочи, лишь бы скоротать тёмные длинные вечера*. Здесь разносили пиво или квас, крепкую горелку люди просили редко.

Собирались не только мужчины, но иногда, чаще по пятницам, и бабы: посидеть, покалякать перед ночью с соседками. Всё равно в пятницу прясть нельзя - старуха Пятница рассердится, кудель перепутает, а то и чего похуже - напугает!

И подносил старый Михал пиво, а весной - берёзовик и забродивший кленовый сок, а осенью - клюквенный или калиновый кисель, и к нему хлеб или коржики, кто что закажет.

Но так бывало не всегда. Двенадцать зим тому назад в этом шинке, не осторожничая, гудел недовольный люд. Собрались мещане-огородники; шляхта шарачковая* и заплотная* своя и приезжая - приплыли по рекам люди из крепостей Рогачёва, Стрешина, Горваля и много зажиточных мужиков из окрестных сёл. По всему уезду тогда поднялся народ, отказываясь от повинностей, спущенных от Жигимонта-короля в новой Уставе на волоки*. Ни старосты, ни подстаросты в то время не было в городе, а войт предусмотрительно отозвал слуг местских* в замок. Не хватать же своих мужиков?! Ещё, кажется, войт тогда придумал для служилых в замке учения...

Обошлось...

Теперь придётся Боду кружить огородами, чтобы выйти из посада к своему дому. Не прыгать же через ворота взрослому солидному мещанину?!

"Ну, может, опять перекинешься котом? - съехидничал над собой Бод. - Ужом тоже можно: брюхом, брюхом по земле! И какой-нибудь ловкий хозяин тебя насадит на вилы, а потом на вилах, глядишь, ты станешь человеком".

Не домой пошёл он.

Он шёл к Анне.

Куда ещё может идти чародей, как не к своей "тайне"?

Он шёл по посаду, сам себе удивлялся, и всё равно направлялся туда, где увидит златошвейку...

Вот и двор Кондрата. Пальцы Бод сложил особым образом - от собак, которые давно бы подняли лай, удивляясь, кто это смеет шататься в ночи вдоль хозяйских заборов? С той же целью сторож, обходивший обширное предместье, растянувшееся до мельницы на Белом ручье, носил с собой колотушку, и непрерывно побрякивал ею, чтобы псы зря не брехали, как на чужого, а добрые люди не думали, что сторож зря ест свой хлеб.

Собака Кондрата, умная Куля, почувствовала человека у весничек, но не залаяла, а услышав странные тихие слова, радостно завиляла хвостом, и Бод, легко вскочив на высокий замёт, спокойно спрыгнул во двор.

***

В доме Кондрата у младших детей хорошо ладилась игра. Кондрат-сницер нарезал многочисленной своей детворе всяких разных деревянных фигурок.

На большом столе квадратом лежали щепки: это двойняшки-шестилетки Лизавета и Катерина городили двор для своей скотинки. Вместе с коровами, лошадками, овечками и птицей у них по двору ходили и зайчики, и олень. Не достали из корзинки с цацками только медведя, решили, что ему не место во дворе.

Четырёхлетний Стёпка забирал у девчонок щепу - править дорогу через болото. Для этого он отправил к двойняшкам двух деревянных солдат. Когда Бод спрыгнул с ограды во двор, Стёпкины солдаты как раз уносили в своё болото несколько щепок. А новые глиняные коровки, прекрасные коровки, покрытые на боках блестящей поливой, закивали головами, махнули хвостами и потопали прочь со двора.

- Наши коровки пошли! - радостно завопили двойняшки.

Стёпка обернулся: солдаты под его командой мостили гать щепками, и он не видел, как ходят коровки. А девчонки столько ему об этом рассказывали!

И, правда, - убедился Стёпка - коровки, чуть переваливаясь, переставляли глиняные ноги по столу. Но коровки были не его игрушки, а значит ему, Стёпке, нечему особо удивляться, и он, надувшись, только важно пробурчал: