- Очень познавательный был вечер, ты не находишь? - еле долетел до меня его голос. Видела я только его тёмную фигуру.
Я помотала головой, не отрывая от него молящего, требующего взгляда, и подошла к нему на расстояние вытянутой руки. Даже и на этом расстоянии сложно было зимней метельной ночью разглядеть его лицо.
- Август, мне нужно объяснение! - начала я. - С ними всё ясно, и не стоило на них тратить своё красноречие, но кто такой ты? Откуда ты прибыл? - Догадка как молния сверкнула в уме. - Признайся: ты - не советский человек? Ты - потомок белоэмигрантов? Ну конечно, кто же ещё! Вот откуда твой странный, будто устаревший русский язык, старомодная вежливость и знание того, как обращаться к князьям! (Я и сама сейчас говорила несколько высокопарно: но это вообще свойство нашего женского ума: мы легко перенимаем черты чужой речи.) Вот откуда твоё христианство! Зачем ты приехал к нам? Какие замеры делаешь? А! - горько выдохнула я от новой догадки. - Ты - агент западных спецслужб?! Конечно, как же я не догадалась, это ведь отлично объясняет всё: и деньги, которые у тебя не переводятся, и 'ведомственную технику', которую никому нельзя давать в руки, и английский, от которого мурашки бегут по коже. Какую ужасную глупость я совершила, тебе доверившись! Какую глупость, близкую к предательству! Скажи мне правду! Я никому её не открою, но скажи мне правду!
- Ты славную теорию сочинила, Ника, - услышала я его голос. - Она ведь и в самом деле объясняет всё. Агент спецслужб, говоришь? Пусть будет по-твоему. Правда больше и масштабней...
- Разве я её не заслужила?
- Ты знаешь, какой сегодня день? - ответил он вопросом на вопрос.
- Воскресенье! - удивилась я.
- Сегодня - шестое января, Рождество Христово.
Он взял меня за руку и повёл куда-то. Я шла с неохотой, но шла всё-таки. Всхлипнула:
- Куда ты меня ведёшь?
Мне пришлось повторить вопрос: в первый раз он меня не расслышал.
- В церковь, - получила я ответ.
- В какую ещё церковь?
- В здешнюю. Она прямо перед тобой, погляди!
Я остановилась, вырвала его руку.
- Может быть, вы последуете своей собственной проповеди и уважите мою свободу совести, ваше шпионское сиятельство?! - выкрикнула я.
Август развернулся ко мне.
- Я её уважаю, - ответил он серьёзно. - У вас, Вероника, - прибавил он с ноткой иронии, - есть полная свобода делать всё, что вы хотите: идти со мной в храм, оставаться на улице или возвращаться в избу Никиты и играть в 'бутылочку'.
Поклонившись коротко, как до того компании в избе, он развернулся и пошёл к церкви один. 'Ещё бы каблуками щёлкнул! - злобно подумала я. - Белогвардеец недобитый!'
XXIV
На улице стоять было холодно. Вернуться к девчонкам и Никите, участвовать в их гадкой забаве? Даже эта мысль мелькнула, так я была зла (и не на Августа только - на свою собственную слепоту и дурость). Но нет, отвратительно ведь, невозможно, не выдержу... Идти в город? Пешком, ночью, в метель?
Дойду и ночью, дойду и в метель: молодая, сильная. Назло всем, заболею, а дойду! Но... так и не узнать, кто он на самом деле?
Я несколько раз обошла вокруг храма, поёживаясь внутри шубки (верных минус пятнадцать на улице!)
Зашла в притвор, чтобы защититься от ветра.
Если бы была хоть скамейка в этом притворе! А то ноги меня уже совсем не держали...
Шаг за шажком я подобралась к главной части храма. Вошла. И сразу опустилась на лавку при входе. Не заставите меня встать, мракобесы несчастные!
А ведь не было у меня раньше никакой особенной ненависти к церкви. Это просто сейчас соединилось одно с другим, восприятие церкви - с горечью открытия. Да и сейчас стоило бы разделять, по справедливости....
Тянулись часы повечерия, про которое я не знала, что это только повечерие, и наивно думала (это про рождественскую-то службу!), что вот ещё полчаса, часик - и всё закончится. Служил благообразный, слегка тщедушный батюшка, еще молодой, по виду не старше сорока лет. Имелся и хор из двух женщин, а вообще, кроме Августа и трёх старух, других прихожан не было.
В самом ли деле он агент? Но, ведь, кажется, патриот? А что толку в том, что патриот? Агент западных спецслужб - зверь опасный, страшный, и тем страшный, что сам он - только коготок от другого, большого и беспощадного зверя, и волю этого зверя будет исполнять вопреки любой вере, любому личному патриотизму. Вот ведь забавно вышло: даже западные агенты брезгуют нашей доморощенной 'диссидой' и её жалкими рассуждениями. Осудили в борделе за разврат, как говорится...
Но не хотелось думать ни про 'диссиду', ни про агентов. Забыть его, забыть совсем. Раствориться в этих словах, в этом пении, в этом свечном мерцании...
Я обнаружила, что плачу. (Повечерие сменилось литургией.) Слёзы неслышно бежали по щекам одна за другой. Что-то было в этой литургии негромкое и пронзительное, забирающее тихими лапками, от давешней 'Нежности', и в 'Нежности' было что-то от литургии тоже. Что-то плавилось во мне, таяло, высвобождалось...
Прихожане потянулись к причастию. Причастив всех, священник подошёл и ко мне.
- А вы не будете причащаться? - спросил он ласково. Я отчаянно замотала головой, с трудом удерживая слёзы. Положив лжицу в потир, священник освободившейся рукой погладил мою глупую голову.
Завершилась и рождественская служба, как всё завершается в жизни. Хор был отпущен, прихожане разошлись. Священник проходил по храму, гася жестяным колпачком свечи в поставцах и оставив гореть только электрическую лампу на клиросе. Август подошёл к нему, привычным жестом сложил ладони лодочкой, коснулся священнической руки губами.
- А я ведь вас помню, батюшка Юлианий, - сказал он тихо. - Последний раз, как видел, болели. Рад, что сейчас здоровы.
- А я вас нет! - признался батюшка. - Но имя моё совершенно верно назвали. Стесняюсь спросить... не из КГБ ли вы часом?
Август негромко рассмеялся.
- Вот та девица тоже меня считает агентом, - ответил он, кивнув головой в мою сторону. - Только не КГБ, а ЦРУ или 'Моссада', уж не знаю. Я ни тот, ни другой, поверьте.
(''Девица'! Сам ты 'девица'!')
Словечко про 'ни другой' я, однако, отметила. Не агент, тогда кто же?
- Человек вы, видимо, в любом случае незаурядный, может быть, и столичный, - проговорил батюшка. - Видали, наверное, и более торжественные службы, и более роскошные храмы?
- Видал, но не помню, чтобы где-то такую тихую, умилённую и сосредоточенную радость испытал, как у вас.
- Спасибо на добром слове! Да ведь гляньте, милый, - незаметным жестом священник показал на меня, - и в неверующую душу слово Божье проникает. Славно сделали, что привели её.
Я хотела возмутиться, ляпнуть что-нибудь обидное, но ничего не сказала, только шмыгнула носом.
- А куда же сейчас пойдёте на ночь глядя с вашей... подругой? - продолжал батюшка.
- Вот не знаю, не думал! - признался Август. - Попрошусь на ночлег к кому-нибудь, мир не без добрых людей.
- Попроситесь ко мне.
- А не стесним?
- А не стесните.
- Сердечное спасибо! Вот только её ещё не спросил...
Август подошёл ко мне и присел на скамью рядом.
- Батюшка Юлианий приглашает нас к себе, Ника, - сказал он мне.
- Я слышала,- ответила я сдавленным голосом. - Снова ты мне оставляешь потрясающий выбор: идти за тобой, мёрзнуть на улице как собака или играть у Никиты в 'бутылочку'. Пойду с тобой, что ж делать! You owe me an explanation, Mr. Yusupov .
Отец Юлианий смотрел на нас издали, кротко улыбаясь.
XXV
В горнице было прохладно несмотря на то, что печь в доме топили. Матушка, приятная чуть полноватая женщина с глазами слегка навыкате, принесла нам несколько одеял.
Едва она оставила нас одних, я энергично прошептала:
- Не лягу с тобой в одну постель! Даже не надейся!
