Третий год я почти не запомнил, сдавшись. Пришедшее на смену умершим злости, ненависти и азарту опустошение вычищало меня изнутри словно скребком, безжалостно сдирая все застарелые ценности, когда-то накиданные в меня самомнением, превосходством, эгоизмом. Я опустился, почти не моясь, не прибирая дом, не следя за своим внешним миром. Запомнилось только, что я с каким-то трепетом помогал пандиту в храме. Говорить мне уже давно не хотелось, даже с собой, чем я упрямо занимался второй год своей новой жизни, страшась сойти с ума и забыть, как звучит мой собственный голос. Но мне нравилось слушать беседы пандита с Дургой, они напоминали мне разговоры Кхуши с Богиней. Он разговаривал с ней доверительно, делясь бедами и радостями жителей деревни, никогда не сетуя, но всегда прося помощи для них. Сквозь пустоту пробивалось удивление и непонимание – я видел, что он был искренен, прося за чужих для себя людей. Даже когда он жестоко простудился, он продолжал выполнять свой долг, разговаривая с Богиней о ком угодно, но не о себе…

Четвёртый год. Четвёртый год меня ломало. Понимание и осознание входили в душу неспешно, ясно подсвечивая всю тяжесть моих грехов. О, я мог перечислять их раз за разом, что и делал, оставаясь наедине с Дургой в храме. Я не запоминал, что кричал ей, чем клялся, что обещал, умоляя избавить меня от пыток воскресшей совести. Казалось, сама Дурга посвятила этот год моему уничтожению – я казнил себя за тех, кого обманывал, за тех, кого оскорблял, за тех, кого презирал. Но больше всего я казнил себя за Анджали – девушку, которая любила меня. Девушку, которая была лишь орудием для достижения цели. Девушку, которую я пытался убить…

И только на пятый год пришло прощение. Нет, Богиня не прощала меня, не прощали меня и окружающие меня люди, как и те, кому в этой жизни я причинил много зла. Даже нет, не само прощение. Перед глазами встал путь к прощению. Зло, причинённое мной, не могло испариться от моего раскаяния, но могло раствориться в сделанном добре. Это стало потребностью – помогать. Я мог не много, но всё, что я мог – я делал. Я помогал чинить ветхие лачуги, я ухаживал за одиноким стариком, у которого отнялись ноги. Я не дожидался просьб – оказывается, в мире так много тех, кто отчаянно нуждается в помощи, но не готов просить о ней. И я никогда не принимал благодарности. Высшая награда – открытый путь к гармонии в моей душе, сделала этот год самым счастливым в моей жизни…

Я мотнул головой, возвращаясь в настоящее. Бросив последний взгляд на Тришну, ухватившую обоих родителей – настоящих родителей – за руки, и счастливо раскачивающуюся между ними на импровизированных качелях, я отвернулся к спешащему ко мне человеку.

- Нам пора, Шьям, – улыбнулась мне солнечной улыбкой неказистая с виду девушка. Но я видел её душу – мало кто мог сравниться с ней красотой.

- Да, Санджана, – вернул я улыбку подаренному мне второму шансу на жизнь…

Кхуши.

Я с наслаждением скользнула в любимую мной ночнушку лавандового цвета. Аромат прохлады дополнял чувство свежести после тёплого тропического душа, в котором я блаженствовала более получаса. Мы вернулись с праздника вдвоём с Арнавом – дети заехали к Паяль с Акашем поплескаться в бассейне. Арнав задержался в гостиной, сообщив, что должен сделать несколько важных звонков, ну а я чувствовала себя такой запылённой после игр с детьми, что почти бегом направилась ванную, торопясь расслабить уставшие мышцы под нежными пенистыми струями воды.

Праздник удался. Я улыбалась, вспоминая самые весёлые моменты празднования дня рождения Тришны – Иша постарался сделать его незабываемым. Лилу и Нанке определённо повезло. Появившиеся в самый напряжённый момент клоуны вызывали не только громкий смех детей, но и улыбки настроившихся на выяснение отношений бабушки и тёти. Грозившее молодожёнам порицание так и осталось невысказанным, момент был упущен. Поэтому, когда у бабушки с тётей всё-таки представился шанс попенять молодым на скрытность, они ограничились несерьёзным выговором, быстро переключившись на выяснение животрепещущего вопроса о том, когда ожидать очередного пополнения разраставшегося семейства Райзада.

- Кхуши! – я так задумалась, что только сейчас поняла, что в комнате не одна. Сильные руки скользнули по тыльной стороне ладоней, и я замерла, наслаждаясь нежностью прикосновений любимого мужчины. – Ты в порядке? – шепнул, касаясь губами мочки уха Арнав. Я постаралась проигнорировать щекочущее ощущение, зарождающееся в районе солнечного сплетения. Смогу ли я когда-нибудь спокойно реагировать на его прикосновения, на звук его голоса? А надо ли?

- Да, – постаралась ответить невозмутимо, но тёплые губы уже переместились на шею, прихватывая кожу, поэтому вместо слова получился выдох.

- Арнав, – с трудом отстранилась я от мужа, чьи руки уже скользили по обнажённому животу, зарождая чувственные мурашки, а становившиеся всё более требовательными поцелуи туманили разум, – дети могут вернуться, и НК с Лилу...

- НК и Лилу по настоянию тёти переехали на пару дней в Шантиван, а малышей до утра забрала Паяль, – ответил он и, развернув, притянул меня к себе. Не давая больше произнести ни слова, впился в губы жадным поцелуем, моментально сметая моё угасающее сопротивление. Жар желания будоражаще полыхнул в крови, заставив меня застонать, и прижаться всем телом к любимому мужчине. Руки, не слушаясь затихающего голоса разума, скользили по напряжённым плечам, цеплялись за спину в попытках найти опору для изнемогающего тела, путались в волосах, притягивая ещё ближе, беззастенчиво требуя большего.

- Я соскучился, – прошептал Арнав между поцелуями, подхватывая меня на руки и опуская на кровать.

- Я тоже, – так же шепотом ответила я и ахнула, почувствовав, как он, спустив невесомые лямки сорочки, прикусил сосок, тут же заглаживая мягкую боль ласкающими движениями языка. Его рука уже скользила по внутренней стороне бедра, чуть царапая нежную кожу. Я приподняла бёдра, помогая освободить себя от последней преграды, и выгнулась навстречу, ощутив глубокий толчок, соединивший наши тела. Арнав, не переставая терзать ласками ставшую невероятно чувствительной грудь, медленно вышел из меня и снова резким движением наполнил собой, заставив застонать от яркого контраста тягучего и жёсткого.

- Ещё… – я повторяла это слово снова и снова, извиваясь всем телом, пытаясь удержать его в себе, когда он мучительно неторопливо выходил из меня и всё более глубоко и резко входил. Попыталась оттолкнуть его, не в силах выдерживать пытку нетерпением, но Арнав только шикнул на меня и, обхватив запястья, прижал руки к кровати, продолжая мучить моё тело контрастом тихой ласки и напора. Но и он едва сдерживался – зажмуренные глаза и прикушенная губа, как и бисеринки пота, покрывшие его лоб, выдавали крайнюю степень напряжения. Он, как и я, втягивал воздух через зубы, резко выдыхая, когда чувствовал, как я подаюсь ему навстречу. Прижался щекой к моей щеке, наконец-то ускорив ритм, концентрируя невыносимое наслаждение, ставя нас на грань взрывающегося невыносимой сладостью мира…

… – Теперь я могу видеть звезды не только ночью… – прошептала я, глядя в любимые глаза спустя примерно полчаса. Я лежала, уютно устроившись на муже, и рассматривала расслабленное лицо любимого. Мягкая улыбка, завораживающая своей нежностью, коснулась его губ. Как я любила эту теплоту, так давно не скрываемую им. Куда делись вечно сурово сжатые губы, ломающие свою линию только жёсткостью усмешки? Мой муж был самым нежным и любящим мужчиной на свете. Я чуть пошевелилась, подстраивая изгибы наших тел и тут же ощутила, как неуловимо напряглись его руки на моей талии, удерживая меня рядом с собой. Это единственное омрачало иногда моё абсолютное счастье – он верил, он знал, что я люблю его, но иногда, когда я хоть немного отстранялась от него, он неосознанно пытался не отпустить меня. Но я знала лучшее лекарство для напитанной в далёком детстве горечью души, той горечью, которая переполнила его, когда родители ушли, добровольно прервав свои жизни.