- Мориц! Мой Мориц! - воскликнула с восторгом Анжелика и бросилась в его объятия.
Дрожь пробежала по всему телу графа при этой сцене; глаза его сверкнули каким-то необыкновенным блеском: губы задрожали и, несмотря на все усилия, не мог он удержать слабого, вырвавшегося из груди его стона. Быстро обратясь к полковнику с каким-то незначительным вопросом, успел он, однако, овладеть собой и подавить этот прилив восставшего в душе его чувства.
Зато полковник был уже совершенно вне себя.
- Какое благородство! Какое великодушие! - восклицал он поминутно. Много ли найдется людей, подобных моему дорогому другу! Другу навсегда!
Нежно обняв затем Морица, Анжелику и жену, он, смеясь прибавил, что не хочет более вспоминать о коварном заговоре, который они против него составили, и выразил надежду, что Анжелика не будет более бояться призрачных глаз графа.
Был уже полдень. Полковник пригласил Морица и графа к обеду. Послали также за Дагобером, явившимся в полном сиянии восторга за счастье своего друга.
Едва успели сесть за обед, как все тотчас заметили, что за столом недоставало Маргариты. Оказалось, что она, почувствовав себя нездоровой, заперлась в своей комнате и отказалась выйти.
- Я, право, не знаю, - сказала полковница, - что сделалось с некоторых пор с Маргаритой. Она беспрестанно не в духе, плачет, смеется без всякой причины, а иногда причуды ее делаются просто невыносимы.
- Твое счастье - ей смерть, - шепнул Дагобер своему другу.
- Перестань, духовидец, - возразил Мориц, - и не порти мне удовольствие хоть в эту минуту.
Редко бывал полковник так счастлив и доволен, как в этот день. Полковница тоже чувствовала, что точно тяжесть свалилась с ее плеч при мысли об успехе, увенчавшем ее заботы об Анжелике. Дагобер шутил и смеялся в самом лучшем расположении духа, и даже граф, по-видимому, подавив свое горе, сделался любезен и разговорчив, каким он умел быть всегда благодаря своему уму и прекрасному образованию. Словом, все вокруг, казалось, свивалось для влюбленной пары в прекрасный, цветущий венок.
Наступили сумерки. Благородное вино искрилось в граненых стаканах. Пили с искренними пожеланиями счастья, а также за здоровье обрученных. Вдруг двери комнаты отворились, и в них появилась, шатаясь, в белом ночном платье, с распущенными по плечам волосами Маргарита, бледная как смерть.
- Маргарита! Что это за шутки? - воскликнул полковник, но Маргарита, не обращая на него внимания, направилась прямо к Морицу, положила на его грудь свою, холодную как лед руку, поцеловала его в лоб и, тихо прошептав: "Поцелуй умирающей приносит счастье веселому жениху!", упала без чувств на пол.
- Вот неожиданная беда! - тихо шепнул графу Дагобер. - Эта безумная влюблена в Морица.
- Я это знаю, - ответил граф, - и, кажется, она простерла свою глупость до того, что приняла яд.
- Что вы говорите? - в ужасе воскликнул Дагобер и стремительно бросился к креслу, в которое усадили несчастную.
Анжелика с матерью хлопотали около Маргариты, опрыскивая ее водой и прикладывая к голове примочки со спиртом. Едва приблизился Дагобер, больная открыла глаза.
- Успокойся, милая, успокойся! - ласково сказала полковница. - Ты заболела, но это пройдет.
- Да, пройдет и пройдет скоро, - глухо проговорила Маргарита, - я приняла яд!
Крик ужаса вырвался из груди жены полковника и Анжелики, а полковник, не удержавшись, в бешенстве закричал:
- Чтобы черт побрал таких безумцев! Скорей за доктором! Тащите первого и лучшего, какой попадется!
Слуги и сам Дагобер хотели тотчас же бежать, но граф, смотревший до того на все совершенно безучастно, тут внезапно оживился и остановил их восклицанием:
- Стойте! - и, осушив вслед затем бокал любимого им огненного сиракузского вина, продолжал:
- Если она точно приняла яд, то нет никакой надобности посылать за врачом, потому что в подобных случаях лучший доктор я! Отойдите от нее, прошу вас, прочь.
Говоря так, подошел он к лежавшей в обмороке и только изредка судорожно вздрагивавшей Маргарите, нагнулся к ней, вынул из кармана маленький футляр и, достав из него какую-то вещицу, провел ею несколько раз по ее груди, а особенно около того места, где находилось сердце. Затем, выпрямившись, сказал он, оборотясь к окружающим:
- Она приняла опиум, но ее еще можно спасти известным мне одному средством.
Маргариту, по приказанию графа, перенесли в ее комнату, где он потребовал оставить его с нею наедине. Полковница с горничной нашли между тем в комнате пузырек с опиумом, прописанный незадолго до того самой жене полковника. Оказалось, что несчастная выпила его весь.
- Странный, однако, человек этот граф! - несколько иронически заметил Дагобер. - Едва увидев Маргариту, не только узнал он тотчас, что она отравилась, но даже прямо определил род яда!
Спустя около получаса граф вернулся в гостиную и объявил, что всякая опасность для отравленной миновала, причем прибавил, бросив косвенный взгляд на Морица, что надеется уничтожить и причину, побудившую ее к такому поступку. Затем изъявил он желание, чтобы горничная просидела всю ночь у постели больной, сам же хотел остаться в соседней комнате, чтобы быть под рукой в случае, если окажется надобность в новой помощи. А чтобы подкрепить себя, попросил он выпить еще стакана два сиракузского.
Сказав это, сел он за стол с мужчинами, между тем, как полковница и Анжелика, глубоко потрясенные случившемся, не хотели более оставаться и удалились в свои комнаты.
Полковник продолжал браниться и ворчать на безумную выходку Маргариты. Мориц и Дагобер чувствовали себя не совсем ловко. Зато граф был веселее всех. В разговоре его и вообще во всем настроении духа выказывалось так много живости и довольства, каких прежде в нем никогда не замечали, так что иногда на него даже как-то страшно становилось смотреть.
- Удивительно только, до чего тяжело мне присутствие этого графа! сказал Морицу Дагобер после того, как они остались одни, отправившись домой. - И, право, мне кажется, что между нами суждено случиться чему-нибудь нехорошему.
- Ах! - ответил Мориц. - Лучше не говори! И у меня лежит он на сердце, как стопудовая гиря. Но мое предчувствие хуже твоего, потому что мне все кажется, будто он стоит поперек дороги к моей любви и к моему счастью.
