Может быть ты, любезный читатель, даже не желаешь, чтобы я продолжал дальше, потому что, без сомнения, догадался, что Эдмунд Лезен выбрал ларчик из слоновой кости с надписью: "Кто выберет меня, получит блаженство, о котором мечтал", а в нем нашел прекрасный миниатюрный портрет Альбертины со стихами:

Тобой приобретенный рай

В чертах прелестной прочитай.

Ловить нам счастье рок велит,

Иначе счастье улетит.

Так доказательство любви

С прелестных губок ты сорви!

О том, что Эдмунд, следуя по стопам Бассанио, последовал совету заключительных строк стиха и поцеловал залившуюся ярким румянцем возлюбленную и что советник был в полном восторге, выйдя так счастливо из затруднительного положения, нечего и распространяться.

Между тем барон Беньямин усердно работал напильником, а Тусман не менее усердно читал, причем ни тот, ни другой не обращали ни малейшего внимания на то, что происходило вокруг, пока советник не объявил во всеуслышание, что Эдмунд выбрал ларчик с портретом Альбертины, а потому получает ее руку. Правитель канцелярии чрезвычайно этому обрадовался и, по своему обыкновению, подпрыгнул раза три, потирая руки, что обычно служило у него проявлением удовольствия. Беньямина вопрос о свадьбе, по-видимому, совершенно перестал занимать, но тем не менее он обнял советника, назвав его превосходнейшим человеком, и рассыпался в благодарностях за подарок напильника, прибавив, что советник может вполне рассчитывать на его помощь во всех делах. Сказав это, он раскланялся и быстро ушел.

Правитель канцелярии тоже, весь растроганный, со слезами на глазах, благодарил за удивительную книгу, уверяя, что стал с этой минуты счастливейшим человеком в мире; затем, произнеся несколько галатных комплиментов Альбертине, попрощался со всеми и вслед за бароном поспешил покинуть дом коммерции советника.

С этих пор умолк всякий слух о литературных трудах барона Беньямина, так долго надоедавшего ими всем и каждому. Почтенный барон, безусловно, предпочел заниматься подпиливанием дукатов. А Тусман оставил в покое библиотекарей, которым раньше приходилось целыми днями рыться, отыскивая требуемые им старые, давно забытые книги.

В доме коммерции советника радость и восторг первых дней вскоре сменились сердечной печалью. Леонгард настоятельно потребовал, чтобы Эдмунд сдержал данное слово и ради собственной своей пользы, как и для пользы искусства, отправился по обещанию в Италию.

Несмотря на всю тяжесть расставания с Альбертиной, Эдмунд, однако, чувствовал, что неодолимая сила влекла его в страну искусства, а Альбертина, проливая горячие слезы, думала о том, как приятно и интересно будет ей где-нибудь в обществе, за чаем, вынуть при всех из рабочей корзинки письмо, полученное прямо из Рима.

Эдмунд уже более года живет в Риме, и некоторые уверяют, будто переписка его с Альбертиной становится заметно холоднее. Кто знает, возможно, что со временем даже самый вопрос об их браке канет в вечность. Старой девой Альбертина не останется ни в каком случае: она для этого слишком хороша и богата. Замечают даже, что референдарий по судебным делам Глоксин, прекрасный молодой человек с тонкой талией, двумя жилетами и на английский манер завязанным галстуком, очень часто танцует зимой с девицей Альбертиной Фосвинкель на всех балах, а летом постоянно гуляет с ней под руку в Тиргартене и что коммерции советник любуется этой парочкой с истинно отцовским, довольным видом. Референдарий Глоксин уже сдал второй экзамен при суде и сдал отлично, что признали сами экзаменаторы, которые с самого утра изрядно мучили его или, как говорится, пробовали на зубок, а это бывает очень больно, особенно если зуб с дуплом. Этот-то экзамен и наводит на мысль, что референдарий лелеет мечту о браке, ибо он проявил особую осведомленность по части рискованных афер.

Возможно, что Альбертина выйдет за добропорядочного референдария, как скоро ему удастся получить хорошее место. Ну что же, поживем, увидим.

* * *

- Замечательную, однако, ты написал чепуху! - сказал Оттмар после того, как Лотар кончил чтение. - Вся твоя история с невероятными происшествиями произвела на меня впечатление какой-то пестрой мозаики, которая до того ослепляет глаз, что он никак не может уловить в ней какой-либо определенной фигуры.

- Что до меня, - перебил Теодор, - то я нахожу, что некоторые эпизоды повести Лотара очень забавны, хотя целое, по моему мнению, удалось бы гораздо лучше, если бы он менее усердно читал Хафтития. Так, например, оба сверхъестественные лица, вынырнувшие из мрака прошедших веков, золотых дел мастер и любитель фальшивых монет еврей, по-моему, выведены совершенно напрасно, и представляются мне совершенно ненужными воскресшими мертвецами, только мешающими общему ходу повести. Я очень рад, любезный Лотар, что рассказ твой не напечатан, иначе пощипала бы тебя критика.

- Неужели же, - возразил Лотар, усмехаясь своей обыкновенной комической улыбкой, - неужели моя повесть о злосчастных приключениях тайного секретаря Тусмана не достойна украсить даже страницы Берлинского альманаха? Я постарался бы придать ей еще более местного колорита, вывел бы кое-какие известные публике лица и, таким образом, обеспечил бы успех, по крайней мере, в среде театральных ротозеев и присяжных любителей литературы. Но шутки в сторону, признайтесь, что вы несколько раз от души смеялись во время моего чтения, потому и строгость вашей критики должна смягчиться перед этим обстоятельством. Если Оттмар сравнивает мою повесть с пестрой, ослепляющей глаза мозаикой, то пусть он, по крайней мере, признает за ней достоинство калейдоскопа, в котором мозаика, хотя и переворачивается из стороны в сторону без всякой строго предвзятой мысли, но, в конце концов, все-таки составляет правильные фигуры. Некоторые из выведенных в моем "Выборе невесты" личностей, во всяком случае, следует признать довольно удачными, и во главе их ставлю я милейшего барона Беньямина, этого достойного наследника еврея Липпольда. Но, впрочем, не довольно ли говорить о всем произведении вообще, тем более, что я остался верен моему всегдашнему стремлению искать фантастическое в настоящей, реальной жизни, а не Бог знает где.