Что касается нацменов, то Попову стыдно было вспоминать, каким наивным он был сержантом. И черта лысого он кому бы рассказал, как бывший у него, свежеиспеченного командира расчета пушки - гаубицы, нацмен выставлял его дураком долгое время. Несчастный был боец, откуда-то с дальних степей, привыкший к южному, судя по всему климату, потому страшно мерзнувший во время зимних учений, на которых он еще потерял варежки и сердобольный Попов отдал ему свои и мерз сам. Неграмотный, потому просил глупого сержанта читать газеты на его языке и Попов, потея от натуги ломал язык, выговаривая: "Ман медонам, ч? маъно дорад таваккал мекунанд. Ин табиатан бар ман вазифа?ои нав ва иловагиро мени?ад ва, бинобар ин, як масъулияти нав ва иловаг?. Хуб, мо, болшевикон аст, ?абул нест, ки биди?ам, то масъулияти. Ман онро ?абул омодаг? (карсак баланд дароз)".
И слушал ведь, стервец ехидный с каменной мордой, ничем не выдавая себя. И хромал он вечно, потому приходилось тянуть на занятиях тяжеленную пушку самому, отдавая прохвосту легкий ящик с прицелом.
Разоблачение произошло случайно, когда сержант был внезапно вызван к командиру дивизиона и, срезая угол, пошел по задворкам казармы. Услышал голоса с этим самым " нав ва иловагиро мени?ад ва", замедлил шаг и аккуратно высунулся из-за угла, словно его кто под локоток придержал. Карсак баланд дароз!
Страдалец из его расчета стоял со своими земляками и отнюдь несчастным не выглядел. Мало того, он сам читал какую-то бумагу, судя по всему - письмо. Это было первое открытие, а второе - бедолага сделал несколько шагов, переходя от одного земляка к другому - и при том не хромал. Хотя с утра отпрашивался в медпункт как раз из-за страдающих ног. Это открытие ошеломило Попова. Он отлично знал, что так болезни за час не проходят, хоть как медики старайся. Словно повязку с глаз сняли. И выглядел его несчастный член расчета отнюдь не горемыкой. Орлом смотрел, грудь колесом, откуда что взялось!
И тут же словно сдулся, как проколотое колесо, как только командир расчета вышел из-за угла. Моментально преобразился, мигом став несчастным и жалким, причем его земляки отлично справились с собой, никто не заржал, сохранили все постные рожи. И опять оказался боец хромым и глядел побитой собачонкой. Попов даже усомнился - не обманывали и его глаза и слух? Но раз он прошел медкомиссию - значит с его органами чувств все в порядке, а этот подлец его обманывал.
- Не надо прикидываться, я видел, как вы читаете бегло рукописный текст и не хромаете, товарищ красноармеец - по возможности бесстрастно сказал сержант.
- Э, черный человек - хитрый человек! - на весьма приличном русском весело ответил боец. И вот тут, наконец, его земляки не удержались, заржали обидно. Явно были в курсе дел. Попову страшно захотелось дать наглецу в морду, но он чтил Устав. Но возмездие и наказание пришло быстро - на следующей же неделе дивизион участвовал в полевых учениях и пушку надо было чистить от грязи. Хитрый азиат, жалобно пыхтя, стал протирать тряпочкой легко поддающийся чистке щит. Явно предоставляя остальным корячиться с пудами грязи, которые налипли на орудие снизу, в трудно доступных местах.
- Эй, не валяй дурака, работай как все! - хмуро заявил здоровенный мордвин - замковой. И его земляк, наводчик, ехидно спросил:
- Опять заболел? Воспаление хитрости, да?
Попов не успел вмешаться. Наводчик с пониманием глянул на командира расчета и сказал земляку:
- Дай ка сюда досыльник! А тебя, сержант, старшина искал, не знаю зачем.
Замковой играючи выдернул из зажимов здоровенную деревянную дубину, которой засовывали (досылали) в ствол снаряд, чтоб гильза тоже влезла, намекающе глянул. Воспитанный Попов пожал плечами и отправился к старшине. Тот вроде как и не вызывал, но плох тот старшина, который не найдет чем озадачить и припахать. Когда сержант вернулся через полчаса, хитрый черный человек старательно пыхтел в самом грязном и неудобном месте под орудием. А весь расчет смотрел невинными агнцами. Только у еврея - установщика что-то этакое в глазенках приплясывало. К слову, при перекатывании орудия он всегда висел на конце ствола, облегчая расчету поднимание станин. Только потом до сержанта доперло, что это физически было самое легкое и насчет евреев он тоже сделал заметочку в памяти.
Думал сержант, что побежит жаловаться черный хитрый человек к замполиту, тем более, что оказалось - владеет русским языком очень и очень прилично, но - не побежал. Судя по намекам деликатного наводчика - было что расчету сказать в ответ. Не любили хитреца в расчете, всем он уже надоел своей ушлостью. А другие артиллеристы и сами были не промах, чай - не пехота.
Так что сильно изменился тот наивный мальчик. Многие знания - усугубляют печали, а куда денешься? Позже зато отсутствие доверчивой наивности не раз спасало из передряг. Хотя доверять Попов не разучился, а вот от наивности - избавился. И тем, кто должен был выполнить нахальную до дерзости операцию он, особист, доверял в достаточной мере.
Штрафбат был своеобразным подразделением. Командиры рот и взводов, особист и разумеется, сам комбат, были обычными офицерами, также обычными были старшины, писаря и прочая публика входившая в штат батальона. Правда льготы были разные, оклад выше, день за три и так далее. А рядовые в нем были как раз штрафниками, поголовно офицерами, за самые разнообразные проступки наказанные сроком в штрафбате. Давали самое большее до трех месяцев, (за 5 лет по приговору - месяц, за 8 лет - два и за 10 - три эквивалентом) после чего преступление считалось искупленными и штрафник - рядовой опять становился офицером, просто на время словно замораживалось его офицерство и награды. Хитрость была в том, что в эти три месяца - считалось только пребывание на передовой. Если штрафбат в затишьи сидел в ближнем тылу - срок не шел. Штрафники некоторые и полгода в батальоне, случалось без списания срока, находились и большинству это крайне не нравилось, все же быть на передовой офицером или рядовым - разница большая. А в ближнем тылу - и подавно.
Задачки командование нарезало заковыристые, но, как правило, помня, что состав непростой - а офицера готовить долго, потому в общем старались зря на пулеметы не гонять, зато в рейдах и прорывах такие штрафбаты частенько работали, в отличие от штрафных рот, где отывали наказание только рядовые и сержанты.
Соотвественно и отношение к своему переменному составу у командиров было сдержанно-уважительное, всякие люди попадали в штрафбат, а от тюрьмы да сумы, да и война штука долгая, мало ли где дорожки пересекутся... На войне всякое может случиться, хотя, конечно, к разным нелепым попаданцам отношение менялось, особенно когда вина попадунов этих была слишком уж наглядной.
Одно дело - командир эскадрильи, у которого новичок ухитрился воткнуться в тренировочном полете в хвост ведущему, отчего погибли оба пилота и два истребителя разбились и сгорели. И другое - когда отвергнутый ухажор от обиды в живот медсестре выстрелил. Особенно если учесть, что у комэска было несколько весомых орденов, а у страстного ухаря - ни одной боевой награды и "босая грудь", как иронично фронтовики называли тех служак, кои не получали никаких наград. "И на груди его могучей, сияя в несколько рядов, одна медаль висела кучей, и та - за выслугу летов!"
