Но все мои старания оказались напрасными. Авроркой целиком завладело ее чувство. И, что прелюбопытно, на все мои замечания она отвечала вопросами.

— Аврора! Но ты же в конце концов совсем его не знаешь!

— Ужели вы все не поймете, что я знаю его вечно?

— А можешь ли ты вообразить, что тебя ждет?

— Майн гот! Разве кто-нибудь узнает это?

— Не забывай, что он не только не занял положения в обществе, но и на замечании у властей.

— И это все имеет значение?

— Аврора! Ты безрассудна!

— А ты встречала осмотрительных влюбленных?

Бедная моя Аврорка! Что-то с нею будет?

Глубокая ночь, а я запалила свечу и сижу над своими листками. Вечор легла рано, но не поспалось. Приснилось, будто Николай Артемьевич застрелил моего медвежонка. Мишка распластался на полу, шкура покраснела от крови. А муж глядит неотрывно, глаза у него вспыхивают, и он обморочно, бредово шепчет:

— Кровь! Кровушка!

Приснилось не без причины. Медвежонок мой растет, делается подлинно зверем. Сегодня я недоглядела за обедом, а повар положил чесноку в котлеты. Николай Артемьевич чеснок не переносит. Он отодвинул тарелку, ничего не сказал, только посмотрел своими глазами орла. Так посмотрел, что даже у меня, привыкшей к нему, холодок прошел по спине. А медвежонок вскочил, шерсть у него на загривке поднялась дыбом, он зарычал и, косолапя, пошел на хозяина.

Николай Артемьевич побледнел, однако не двинулся с места. Зверь остановился за полшага от него и привстал на задние лапы, будто готовясь к прыжку. Николай Артемьевич выдавил: «На место». Медведь зарычал громче.

Не знаю, чем окончился бы этот поединок, ежели бы я не схватила зверя за ошейник и не вытолкала вон из комнаты.

Минуту назад бледные щеки мужа сделались малиновыми.

— В иной раз пристрелю, — хрипло произнес он.

Я поняла — пристрелил бы в этот, случись под рукой пистолет.

Оттуда и сон тягостный.

Но проснулась-то кстати. Николай Артемьевич утром в Екатеринбург едет. Поручено ему на уральских заводах ревизию чинить. Впрочем, поручение это давнее, но теперь он отчего-то собрался скороспешно. И меня стал звать. Да еще настоятельно. Едва отговорилась.

В самом деле, для чего я туда отправлюсь? Заводов да рудников у нас и дома хватает. Эх, если бы за Урал! Но сейчас мне отчего-то и туда не хочется.

А проснулась не зря. Надобно еще поглядеть, не забыто ли чего из белья, костюмов, верхней одежды. Да Евтейше подробно наказать, когда что надевать барину, следить, чтобы он не простывал. Николай Артемьевич инфлюэнце подвержен.

Сколь решительной показала себя моя Аврора! Мало того, что меня не послушала, недолго предавалась девица элегическим переживаниям. Не такова натура!

Она уже часами пребывает наедине со своим предметом, странным и мало увлекательным, я бы добавила, предметом.

Поначалу он был приглашен как лекарь. Аврорка жаловалась на нервическое расстройство и какие-то колики.

Полузлодей осмотрел ее, как она выразилась, весьма равнодушно и поверхностно и вывел:

— Если что и есть, то это от праздности.

Аврорка и отсюда извлекла пользу. И сейчас, преодолевая праздность, берет у господина Зарицына уроки итальянского языка. Возможно, господин Зарицын готовит ее в карбонарии. А может быть, итальянский избран ими, как нежный язык любви. Ведь еще Михайло Ломоносов примечал, что именно им с женским полом говорить прилично. Вот и будут говорить.

Теперь, впрочем, Аврорка еще печалится, что учитель слишком сух и за черту занятий не выходит. Но не будем делить ее печали — это продлится недолго, тем паче Аврора, если не итальянским, то всеобщим языком любви займется с великим прилежанием.

Сейчас она обзаводится новыми нарядами, шьет предназначенные для уроков итальянского платья с низким вырезом и оголенной спиной…

Перечла эту страницу и почувствовала, что отдает она раздражением и неудовольствием. Откуда это? С какой поры сердечные дела милой моей Аврорки и тем паче некоего лекаря стали вызывать подобные чувства? Нет, скорее, все это здесь ни при чем, просто последние дни мною владеет постоянное беспокойство.

Может быть, виною тому печальные новости. За рекой в дальних селениях не в первый раз гостит холера, и Николай Артемьевич как на грех уехал! Асессор указал поставить заставы, чтобы не проникла грозная гостья в город и на завод. Да надежно ли это? Повозчиков с углем и рудой все равно пропускают. Завод без воды и угля не может. Да и продукты завозят.

Сегодня долго гуляла по саду с медвежонком. Он умный. Притих и смотрел печальными глазками. Я пытала его: «Мишка! Отчего мне одиноко? И в горле все время комок. А на глазах слезы».

Боже милосердный! Пресвятая богородица, заступница страдальцев! Что сотворяется со мною?

И все время приходит на память детство. Маленькая наша деревенька, затерянная в костромских лесах. И видится девочка в легком тесном платьице. Стоит она на высоком крыльце и закатное неяркое солнце ласкает ее.

Поглядит направо — поманит к себе яблоневый сад, налево — сверкнет речка. А прямо перед глазами — дорога. По дороге стадо коров с пастбища гонят, пастухи бичами гулко пощелкивают. И у девочки так хорошо, благостно на душе.

Девочка — это я. Неужели я? Беззаботница, проказница Юлька. Певунья Юлька!

Певунья! Когда же я пела в последний раз? Я и музицировать-то стала реже, а недавно горничная сказала мне: «Вы, барыня, так играете, будто плачете!»

Боже мой! Боже мой! Что учинила со мной судьбина! Человек с ледяными глазами увез меня в ледяные земли!

А почто сейчас нет его здесь? Не от холеры ли он скрывается? Мне даже показалось, что я услыхала это слово, проходя мимо его кабинета, когда беседовал он с приезжим из Салаира штейгером. Еще подумала, что ранее муж этим словом никогда не ругался.

Господи! Да как я могла помыслить такое на Николая Артемьевича! У меня даже щеки от стыда покраснели. Живу как владетельная герцогиня. Дворец, сад. Драгоценности, на которые можно приобрести цельные деревни, коллекции камней-самоцветов, которым, говорят, цены нет. Наряды и белье из Парижа да из Вены, и туда же, в Париж или Вену, крахмалить их посылаем. К этому добавить, послушные слуги, кровные лошади.

Чего еще человеку надобно! Можно ли так гневить бога?..

А может быть, права маман с ее утверждением, что человек всегда должен что-то делать. Не забуду, как она говаривала: «Не то забота, что много работы, а то забота, что ее нет». Ах, мама, мама! Как я скучаю без нее! Все ж таки она необыкновенная женщина! И по-французски научилась, и все манеры усвоила. А крестьянское не забыла. И без домашней работы не могла ни одного дня прожить. Мама! Мама! Как мне вас сейчас недостает!…

— О! Майн гот! Какая картина: в беспечности, под сенью дерев фланирует красавица младая…

Аврорка летела мне навстречу, и светлые ее косы колыхались, едва поспевая за ней.

— Да убери своего зверя! Он же разорвет меня…

Я успокоила медвежонка, и мы вместе продолжали прогулку.

— Ну, как твои уроки итальянского? — спросила я и, не дождавшись ответа, заговорила о другом: — Да, знаешь, Аврорка, Николай Артемьевич по приезде замыслил отправить в Вену негоцианта за покупками. Составь реестр вещиц, которые тебе нужны.

Но Аврора явилась ко мне прежде всего как к своей наперснице. Коротко поблагодарив, она сразу же вернулась все к тем же занятиям итальянским. Оказывается, к вящей досаде прелестницы, они прервались.

— Пойми меня, — сокрушенно повествовала Аврорка. — Я долго ждала хоть самую капельку его внимания. Но на занятиях он не позволял никаких сторонних разговоров, а, закончив, вставал, кланялся и уходил. Я крепилась, зубрила лексикон, задыхаясь от тоски, читала грамматику и, в конце концов чуя, что умру от всей этой премудрости, отважилась сочинить ему записку. И как же, ты думаешь, он ответил? Прислал своего человека уведомить, что в ближайшие месяцы заниматься не сможет… Как тебе это нравится?