Полузлодей в манере своей столь же негромко ответствовал:

— Доносить обета не давал.

Генерал сызнова и сильнее прежнего забарабанил пальцами по столу. Не знаю почему, но сердце у меня замерло в некоем дурном предчувствии. Неужто этот коллежский секретарь столь сильно всполошил его? Неужто в этом странном чужаке опасный виделся мне противник моему супругу?

Между тем, Николай Артемьевич и на этот раз пересилил свой характер и сухо простился с гостем. Лишь когда дверь за ним затворилась, он так глянул ему вслед, что мне на секунду почудилось — этот взгляд проникнет сквозь дверную толщу, и в коридоре его перехватит Евтейша, чтобы где-нибудь в укромном месте расправиться с господином Зарицыным.

Генерал долго прогуливался по комнате, словно охлаждался, выйдя из парной. По своему обычаю размышлял вслух:

— Кто же их, этих прощелыжников, разберет! Мыслью обносится, за его спиной, может, не один Михаил Михайлович стоит. Сперанский бит, следственно, и оглядчив. И он, возможно, не по своей воле действует.

А этот больно уж самоуверен. Лекаришка, до титулярного не дослужился, а туда же! Хотя, возможно, и обыденный наглец, замыслил нахрапом взять… А каким, любопытно, Юлинька, он тебе показался? — спросил Николай Артемьевич. — У женщин, извини меня, как у гончих собак, верхнее чутье бывает.

Вопрос мужа не застал меня врасплох. Я сама думала об этом диковинном госте. А с грубостью генеральской давно свыклась. От нее хоть и горько было, отвечала спокойно:

— Тоже не могу понять. Быть может, и просто маловоспитанный грубиян.

— Время скажет, — заключил Николай Артемьевич. — Досадно, конечно, перед ничтожным штафиркой характер свой смирять. Но, видать, ничего не попишешь. Надобно иногда. В этом мудрость мужей государственных. А про сельцо потайное, — добавил он, — мы и без того выведаем. Он там не один был. А с урочным служителем я церемоний да околичностей блюсти не намерен. Об нем мне Сперанский цидулек не писал.

Сегодня снова повстречала господина Зарицына.

Утром прибежала Аврорка.

— Офеня пришел! Книги привез?

Книги — любовь моя неизменная. В детстве допоздна зачитывалась я в отцовской библиотеке, и маман силком изгоняла меня оттуда. Но сейчас подумалось об ином.

Аврора била в ладоши и вся светилась. Признаюсь, на минуту грусть и зависть воровски подкрались ко мне. Выплыла из памяти моя теперь уже, увы, неблизкая юность. И он в своем армейском мундире с развевающимися от быстрого шага фалдами. Он уходит, уходит не оборачиваясь…

Что таить, что хорониться от себя — всем, что есть во мне, мысленно устремилась к нему. И пришла вдруг мысль — услыхал бы он, как третирует меня мой супруг, позволяя себе высказывать недостойные подозрения или равнять меня с гончей.

Где-то он теперь? Что с ним сталось? Счастлив ли? Нашел ли себе подругу по сердцу или одинок и, как прежде, ищет где-нибудь за Кавказским хребтом свидания с горской пулей?

Но не пора ли немного поведать о нем, хотя бы бумаге? Быть может, от того сделается мне легче, реже станет преследовать несговорчивая память.

Здесь сызнова припоминается общее с судьбою славной моей страдалицы Наташи. Обе мы влюбились почти в одно время в двух молодых соседских помещиков. Только моим предметом был офицер, а ее — штатский. Помехою обоим нам послужила бедность. Наташин обожатель, побывав у них в доме и услышав откровенный рассказ ее об их разорении, малодушно бежал от своей невесты, которой перед этим клялся в вечной любви. Поблизости от нас, в лесу, располагался монастырь. И Наташа сбежала туда, решившись посвятить себя богу. Но родители вызволили ее. А потом явился Фонвизин.

Позже, блистая в свете, Наташа вновь встретила свой предмет. И он, не то страстно влюбившись, не то разыграв роль влюбленного, повсюду преследовал ее.

Но мы с Наташей не из тех женщин, у которых бывают пошлые романы. Наташа осталась верной мужу.

Я же сама вынуждена была отказать своему любимому, разрушить свое счастье.

Странно! Он — на жарком юге, я — на морозном севере. А все твердили, что мы самими небесами предназначены друг для друга. Но стоило Николаю Артемьевичу оказать нашей семье услугу, и небеса рассудили иначе…

— Пришел офеня! — твердила Аврорка. Я же быстро совладала с собой. И девушка даже не успела приметить моей минутной слабости.

Николай Артемьевич всегда отдает приказание вести торговца на свое подворье. Намедни приходил калмык. У него я купила узорчатую китайскую ткань. Но Аврорка склонила меня сходить на базар, поглядеть на простой люд. Пренебрегла я на этот раз и еще одним мужниным распоряжением: не взяла с собой ни служанки, ни казачка, без которых не велено мне гулять в посаде.

Городок наш, между прочим, ежели не очень красив, то во всяком разе своеобычен. Все дороги у нас черны, потому что крыты плавильным соком или, как его зовут инженеры, шлаком. Под цвет плавильного сока крашены и лучшие дома горожан. Они разнообразны — от древнерусских теремов до двухэтажных английских коттеджей с банной комнатой и бильярдной.

Улицы наши глядятся торжественно и строго. В центре города возле заводской плотины — площадь. В одном из уголков ее и располагаются базары. Торгуют здесь говядиной, битой птицей, рыбой, ягодами, грибами, орехами, серой.

Бывают пушные дни, когда охотники, часто калмыки, привозят звериные шкуры. Можно здесь купить мешок соболей, чисто белого блеска горностаев, песца, росомаху, барса, рысь, красную лисицу, белку.

Заезжие торговцы привозят материи, бусы, кольца, иногда фрукты. Всего реже посещают нас именно книжники. Поэтому офеня собрал вокруг себя целую толпу. Сам он — разбитной, в одно время любезный и грубоватый, кудрявый и лысый. Громко нахваливал свой товарец, доставая из небольшого кожаного мешка то одну, то другую книгу. Здесь были дешевые книжки для народа в обложках из плотной бумаги с лубочными картинками: «История о львице, воспитавшей королевского сына», «Прекрасная астраханка, или хижина на берегу реки», «История российского славного вора и разбойника и бывшего московского сыщика Ваньки Каина», «Повесть о приключениях английского милорда Георга», продавался снотолкователь, именуемый «Ключ к изъяснению снов», встречались жития святых, молитвенники, письмовники. Но были и сочинения главных баснописцев наших Хемницера и Крылова, повести Карамзина, романы Лажечникова, Загоскина.

Демонстрируя книги, офеня густо рассыпал поговорки: «Кто грамоте горазд, тому не пропасть», «Кто книжно учен, у того ум точен». И было очевидно, он знает, кому что можно предложить.

Увидев нас, люди почтительно расступились и отошли. И здесь у самого мешка с книгами я приметила господина Зарицына. Он перелистывал небольшой томик в коричневом переплете и ничего не видел вокруг или показывал, что не видит. Я, естественно, также не выказывала к нему никакого внимания. Мало ли мелких чиновников вынужден принимать муж. Этого лекаря я могла и забыть. Но Аврора, которая уже была знакома с Юрием Тимофеевичем, не упустила случая съязвить.

— Бонжур, мосье Зарицын, — невинно вымолвила она и сделала глубокий реверанс.

— Здравствуйте, — чуть оторвавшись от книжки, коротко ответствовал он.

Не скрою, непочтительность лекаря затронула меня. Однако, показав полное безразличие, я отвернулась.

Но Аврорка не унималась.

— Позволено ли узнать, что вас столь заинтересовало? — кивнула она на книгу.

— Стихи, сударыня, — неохотно вымолвил Зарицын.

— Нельзя полюбопытствовать, чьи?

— О, они не стоят вашего внимания, — все так же сухо ответствовал этот невежа. И обернулся к офене:

— Сколько с меня?

Офеня глядел на него заговорщицки, мнилось, вот-вот подмигнет:

— Три рубля. На такой товар потребен навар.

Господин Зарицын рассчитался и, не то поклонившись, не то кивнув нам, ушел.

Аврорка с важным видом перебрала несколько книг и нежданно обратилась к торговцу: