Только поднявшись, она прислонилась к стене и посмотрела на руки, на одной было два засека, на другой один. Мыслями она создала себе плащ, в котором спрятала порезанные руки, неуклюже получилась сумка, в которую Алма бережно опустила банку, и, подумав, платиновый стилет, уже испачканный ею в ней же. Медленно и аккуратно выйдя, она направилась по тёмному коридору налево. Едва достигнув первого поворота, она уже знала, что будет делать дальше.

- Турма! Рубенс! – заглянув в проём, она увидела брата с сестрой, – у меня есть предложение. Вы отпускаете меня сейчас, показываете выход наверх, а я даю вам то, о чём вы уже давно и не можете мечтать.

- И что же это за предложение такое странно?

- Дельное, так точнее! Согласны?!

- А если мы согласимся, и выведем тебя, ты сможешь сбежать, – лукаво начал Рубенс, – но можно так, что ты сейчас отдашь, а после мы тебя выведем.

- Тогда может выйти так, что вы меня после оставите здесь навсегда!

- Тоже не дура, тоже права… – с досадой заметила Турма, вставая в гордую позу рядом с братом.

Голова вела, а Алма только и твердила «Я могу быть не дурой, похоже, только при головокружениях от потери крови! В остальное время моя голова отказывает и тормозит!!! О чём я думала, когда поворачивала под водой! Но отступать не куда, надо найти компромисс…»

- Предлагаю так, что наверх провидите меня не только вы. Там я и отдам вам плату, и если постараюсь убежать, то вас будет больше, сможете догнать.

- Согласен.

Словно это делает не она, Алма не чувствовала как двигается. Только изображение меняется перед глазами. В голове заел один и тот же бой наковальни, который уже давно в ней жил, но ранее не так тошнотворно влиял на девочку. Перед глазами преставали знакомые ей лица, такие же серые, трескающиеся и по фактуре точный камень, с чёрными волосами и короткими бородами, несколько рельефных, длинноволосых женщин, и каждого из вновь пришедших Алма знала по имени.

Они пошли. Теперь только Алма поняла почему никогда ранее не находила выхода отсюда. Как ловко было установить дверь по фактуре трещин! Потом они петляли по лестницам, и Алма проклинала всё, каждую пройденную ступень, пересекая которую она несла на одном плече вес, а на другом слабость, и никак не могла определить, что же из этого тяжелее и ниже к земле гнёт её.

Алма зажмурилась и была готова больше никогда не видеть. День сходил на нет, шёл закат, но он ослеплял её, и жёг своими акварельными разводами-лучами глаза девочки до слёз.

- Солнце, хоть и садится, но это оно! – прошептала Алма, – как раньше я пряталась от него, не любила, не выносила этой жары, а теперь готова смотреть на солнце, сгорая в его лучах и в них, же слепнуть. Только не назад, не в ту печь с наковальней, где солнцем, – источником тепла и света, – является лавовая река. Боже, я снова на солнце, под твоими глазами… – она даже не шептала, а проговаривала это в голове, показывая одними губами, и из такого состояния её вывел голос Жада, её знакомого, вышедшего с ними.

- И что же это, то, это что мы тебя отпустим раньше?

Устояв на слегка подкосившихся ногах, Алма протянула руку в сумку, и достала банку с рубиновой жидкостью.

- Это – кровь русалки, – то, что вам нужно! – она поставила её, и сама не ожидала этого.

Оказавшись в лучах солнца, жидкость начала бурлить, будто закипать, а потом стала прозрачной, словно гель, и бирюзовой.

- Это и, правда, кровь русалки!

Услышав это, даже не пытаясь разобрать, чей был голос, девочка подпрыгнула, выпустила крылья и понеслась в сторону, стараясь не подниматься высоко. Крылья тоже ослабли от потери крови. А чем больше высота, тем больнее удар о землю после падения.

Так быстро, как только могла она сориентировалась и уже вернулась к реке, но что-то погнало её дальше, теперь она просто чувствовала нужное направление и следовала ему.

Она упала на щекотную, местами колющуюся траву в поле, с высоты полтора метра, и, устояв на ногах, думала что делать. Постояв секунду, осознала лишь то, что делать нельзя – останавливаться.

Алма просто пошла вперёд. Эта слабость постоянно давила её, давила вниз, и возможность упасть в любой момент становилась слишком реальной. Единственная идея в голове держала её, и это просто осознание того, что если она остановится, то больше не будет двигаться, упадёт, и тогда уже не встанет. Лёжа на пустом поле, девочка не увидела бы смысла в обездвиженном продолжении, просто перестала бы держаться за эту жизнь так цепко, как сейчас. Но, пока могла, она делала это, продолжала идти.

Ещё пройдя несколько сотен метров, уши начали вибрировать, изнутри ожидая голоса, хоть кто-нибудь поговорил бы с ней (уже прирученная к бою наковален, как собака к миске еды, она больше не могла сразу обойтись без этого, будто не выживет без шума и грохота). В поисках поддержки время всё равно шло, она её не видела, никого не находила метающимися глазами, слабость коснулась всего, кроме них.

«Здравствуй»

«Привет, кто ты?»

«Я – твоя память мечты»

Последнее, что есть

С тобой сейчас

И нам осталось жить лишь только час.

Сыростью лето встречает

Тучи пришли опять.

Этих долгих дней пять.

Которые ты здесь идёшь.

И жарко тебе под луной,

А днём плохо одной.

У тебя осталось лишь я,

Объятия фобий и мания.

Говори со мной, я – сознание.

Саша Чёрный «Одиночество»*

- Надо говорить с собой, а то так и с ума сойти можно… – она немого подержала паузу, в которой осознала, что разговор с собой начинать не проще, чем с любым другим человеком. А потом продолжила, – глупо была так просто выбирать тот поворот! Но ещё глупее, что я так издевательски шутила над собой, описывая лето Лерил. Прошло более двух недель, и что? Но одно сбывается – я на улице,… а дальше: я одна, единственный собеседник – сознание, и маму можно будет вызвать только завтра.

До него оставалось не более часа, но такого мучительного, слабого, в который Алма надеялась на… на что-то, сама понимая, что родные далеко, по пути никого она не встретит, кроме разочарования, хотя, даже оно не разобьёт надежду в её сердце. Больно, просто больно и невозможно совершать движения. Голова вертела изображения с такой силой и скоростью, что Алма не доверяя ей, шла, вперёд чувствуя, что делает. Знал, что ноги ставит прямо, и знала, ровность своего направления. Устали даже лёгкие, и девочка не дышала уже около целого часа.

Наступил новый день, только одна его минута успела пройти. Глаза слезились, но она не трогала их, и судорожно бившаяся голова пыталась вспомнить слова песни, первые строки. Ничего не получалось, путалось всё в голове и так же происходило и с вылетавшими словами, с языком. Получилось только два одинаковых слова.

- Lithium. Литий…

Движения замедлялись, она сжималась и одновременно рвалась на части изнутри, делать что-либо уже становилось невозможно. Она опустилась на колени, села, и легла на землю, растянувшись на ней, словно кошка. Потеря сознание. А что может быть в мыслях дальше? Конечно. Только ничего.

====== Только Торниэл! ======

Алма очнулась. Первая её мысль прозвучала как «Я всё ещё здесь, или уже там?», спрашивала она, имея в виду землю и небо. Она сама уже желала определиться с местом, либо остаться на земле, с таким отцом, либо на небе с мамой, и отец вряд ли бы попал туда раньше, чем через тысячу, слишком сильный, что бы его убили, если только сам того не захочет. А он не захочет. Услышав чужое дыхание, девочка вслушивается в него, и, понимая на слух, что оно, вместе со своим биением лишено систематики, Алма шепчет одними губами «Я жива. Живи и ты. Я хочу услышать чистый ритм сердца!». Глаза её медленно открылись, и, в ответ, им открылся белоснежные свод, весь в горельефах, которые представляли собой лозы, цветы… Повернув голову, внутри которой начали носиться стаи бабочек, принесённые весельем, она увидела опущенное лицо стоящего рядом с ней человека. Серые глаза были опущены так низко, что не заметили, как она очнулась. А интересного потускневшего цвета длинные каштановые волосы человека, аккуратно лежали на его богатом бардовом плаще. Девочка не верила в то, что видит. Нет, не верила, и даже вернувшиеся силы не могли заставить её поверить в это. Возможно, что она сейчас видит его – просто бред, и она сейчас всё ещё лежит там, а это слишком хороший сон, но такой жесткой, потом, что дразнил её, говоря «Это, же могло случиться, и только по собственной глупости, ты дохнешь на поле, а не живёшь с ним!». Задержав дыхание, она тихо проговорила.