Кофе, сделанный несколько минут назад, уже начал остывать и Румпель с неохотой сделал пару глотков, но не почувствовал вкуса.

Когда в кухню вошла Белль, он отставил чашку, но не поднял глаз на нее.

- Где ты был? – очень тихо шепчет она, и пальцы, лежащие на уже довольно заметном животе, нервно стучат по нему. Она тоже не смотрит на него, упорно изучая пол.

- У Бея – признается он, потому что это правда. Последний приют сына стал для него единственной надеждой не сойти с ума, когда особенно тяжело. – Я навещал своего мальчика, Белль.

Она кивает. Кажется, поверила, хотя, впрочем, какая разница? Даже когда Белль садится рядом, он не спешит реагировать. Придвинув кофе, уже совсем почти холодный, делает еще несколько глотков и внимательно смотрит на свои руки. Надо бы с ней объясниться, найти слова, надо попытаться повернуть все вспять, ведь скоро они станут родителями. Эти слова, как мантру, он ежедневно повторяет себе, но они больше не действуют. Потому, Голд просто молчит, а она, кажется, тоже ничего не скажет. Впрочем, ее действия ранят его сильнее любых слов.

Встав, резко, будто спохватившись, что забыла что-то, Белль подходит к плите и, положив добрую половину курицы на тарелку, ставит перед ним. Затем достает салат, так же отправляя в тарелку с курицей и, порезав хлеб, молча протягивает ему.

- Я не голоден, Белль, спасибо.

- Ешь, - качает головой она, - ты сегодня не завтракал, я знаю.

Упрямая маленькая Белль, ну почему ты так прекрасна, так заботлива?

Румпель, наконец, отважился на нее посмотреть, и в глазах ее – бездонная боль. Видя это, ему хочется прыгнуть со скалы с разбегу, утопиться в море, разрезать себя на части, проткнуть кинжалом – все, что угодно, лишь бы исчезнуть. Этот момент, когда он чувствует себя чудовищем – один из самых мерзких в его жизни.

Он пытается выполнить ее просьбу, даже ковыряет вилкой в тарелке и, кажется, что-то кладет в рот, снова не ощущая ни вкуса, ни запаха. Он действительно пытается сгладить острые углы, которых так много, что бьешься о них в кровь на каждом шагу. Но, видимо, есть то, что выше всяких сил великого Темного мага. Это – выше.

Он отставляет тарелку, протянув ей руку. Белль напряглась, ее пальцы в его ладони безжизненны и безвольны. Подумать только, а ведь еще совсем недавно она сжимала их с такой радостью, ласкала с такой любовью, будто они были смыслом ее существования!

Она лишь на мгновение поднимает на него взгляд, в котором он ничего не может увидеть, кроме боли, и застывшего, кажется, навечно вопроса: за что? Но беда в том, что он и сам не может ответить на него.

Что ей сказать? Правду. Как начать? С чего? Как объяснить ей, что сейчас, наверное, он будет резать ее без ножа? Он не знает. Он не привык бросать женщин, которых любил, скорее, они сами бросали его. Но, видимо, еще не поздно познать и эту горькую науку.

- Белль, - он шепчет ее имя, но оно больше не звучит музыкой для его ушей, а на языке застывает пустота, - поезжай к отцу. Если хочешь – забери здесь все, все, что считаешь нужным, что может тебе понадобится.

- Ты не поедешь со мной, Румпель? – отзывается она, прекрасно зная ответ

- Нет, Белль. Это конец. Нам нельзя больше мучить друг друга. Давай не будем, прошу. Поезжай к отцу. Я подам на развод и освобожу тебя. Ты и наш ребенок будете обеспечены, я сделаю все для вас двоих. Но мы больше не можем жить вместе под одной крышей, милая. Ты – умная, славная, молодая девушка, которая верит в добро и любовь. Ты показала мне, что меня тоже можно любить, но я калечу тебя этой любовью и гублю себя. Езжай к отцу, Белль, ты свободна от меня и нашего брака. И однажды, я верю, ты сможешь увидеть мир, может быть – с нашим малышом.

- Ты уйдешь к ней? – все еще не смотря ему в глаза, задает новый вопрос она. Ее рука все так же покоится в его ладони, и все так же холодна и вяла.

- Нет, - он медленно покачивает головой из стороны в сторону, осознавая только сейчас по-настоящему, что это – правда, - Круэлла не простит мне и не примет меня снова, Белль. Не у всех такое большое и светлое сердце, как у тебя. Я останусь один.

- Ты не сможешь быть один, Румпель. Никогда не мог.

- Но я всегда был одинок, Белль.

- Ты пропадешь.

Маленькая, упрямая девочка. Она все еще цепляется за их недавнюю любовь, как за соломинку, хватается за то, чего больше нет.

- Я справлюсь. У меня будет ребенок, и я не могу оставить вас, Белль. Но жить с тобой я больше не могу. Ты же видишь, это обременительно для нас обоих

- Мама всегда говорила, что даже в непроглядной тьме можно разглядеть свет, Румпель, - наконец, она робко поднимает глаза, слегка хмурясь, видимо, от толчка ребенка в животе, - наша любовь истинна, и она должна победить Тьму. Как побеждала всегда. Вспомни, наш поцелуй разрушил долгое проклятье. Куда же все это делось?

Она храбрится, закидывая голову назад, чтобы удержать слезы на ресницах, не дать им вырваться наружу. Сильная, прекрасная Белль.

Румпель закрывает глаза, тяжело вздохнув. Ну что же, пора перестать отрицать это, потому что это была правда и все эти годы он знал ее.

- Боюсь, Белль, я сделаю тебе сейчас очень больно, прости. Но наша любовь никогда не была истинной.

Она замирает. Не дышит. Не моргая, несколько секунд смотрит на него, поверженная услышанным. Румпель снова ощутил желание исчезнуть из истории Вселенной, быть уничтоженным – только бы не видеть ее такой.

- Румпель, что… что ты такое говоришь?

Он запрокидывает голову назад, в тяжелом вздохе выпуская весь воздух из легких и, кусая губы до крови, тихо, но отчетливо, шепчет:

- Белль, я не знаю, почему поцелуй сработал. Он не должен был сработать, прости меня, пожалуйста. Но он не мог сработать тогда. Я убедил себя, что это возможно, все это время убеждал себя, но.. нет, он не должен был сработать, правда.

- Но почему? – почти кричит Белль, и в этом вопросе-крике столько отчаяния и боли, что у Румпеля почти остановилось сердце в груди. О, как же это адски тяжело – издеваться над ней, милой, любящей девушкой, что столько лет скрашивала его одиночество, была единственным другом, дарила столько тепла.

На секунду голова Румпеля, как неваляшка, падает к ней на колени и, еще немного, он будет биться об них, бить кулаками в стены. Нужно прекратить эти пытки.

- Потому что, целуя тебя тогда, я не был с тобой, Белль. Я представлял Круэллу Де Виль.

Все. Он сознался, но не только ей – себе. Впервые сказал то, от чего так долго открещивался.

Не нарушая леденящую душу тишину, Румпель поднимает на нее взгляд. Он отвергнут ее рукой, она толкает его, как злейшего врага, будто на нее напали с ножом, и вскакивает на ноги, открывая рот, как рыба, вытащенная на поверхность.

- Что? Что ты сказал?

- Белль, прости меня, я, - он подступает к ней, тоже вскочив, стараясь успокоить, угомонить, смягчить удар, хоть это и невозможно, разрываясь на части от боли и желания орать, - прости….

- О Боже. Боже – повторяет она, отступая и впервые за весь этот безумный разговор, он видит на ее щеках слезы, - Боже.