– Мэри, – сказала она мне накануне моего отъезда, гладя живот ладонью, – Господь показывает мне Свою благодарность за мою твердость, за восстановление истинной веры в Англии. Зная, что во мне растет Богом данный принц, я испытываю неописуемую радость!

Maman, однако, молилась за будущего наследника, хотя он и наполовину испанец, потому что младенец на шаг отодвигал нас от трона – так она говорила. Но королева явно ошибалась, ведь даже мне известно, что детям не требуется столько времени для того, чтобы появиться на свет. Maman беспокоилась за Кэтрин – как она там одна? Я тоже волнуюсь, потому что в письмах сестры проскальзывали намеки на то, что без неприятностей не обходится. Она поссорилась с кузиной Маргарет, в чем, впрочем, нет ничего нового. На нечто худшее намекала строчка из ее последнего письма: «Король питает симпатию к Елизавете, из-за чего королева постоянно нервничает. Она едва замечает сестру. Что же касается Елизаветы, я нахожу ее совершенно недружелюбной, учитывая, что мы кузины». Больше она ничего не написала, но этих слов хватило, чтобы Maman встревожилась.

– Я знаю Елизавету с раннего детства; с ней лучше не ссориться, – сказала мне Maman. – Надеюсь, Кэтрин не ляпнула что-нибудь невпопад, нелады с этой кузиной не доведут ее до добра.

У меня создалось впечатление, что Maman совсем не любит Елизавету, но в подробности она не вдавалась.

Наверху, в листве, шелестел дождь; капля упала мне на шею, но наш зеленый купол защитил нас от ливня. Я думала о бедных фермерах, которые беспокоятся из-за урожая. Как они, должно быть, радовались погожему дню – и вот опять дождь! Зимой крестьяне будут голодать, хотя при дворе продолжаются пиры: жареная дичь, рыба десятка видов, горы хлеба из муки тонкого помола, фигурки из марципана, фонтаны вина.

– Почему мир так несправедлив? – спросила я вслух.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Пегги.

– Я думала об урожае, который пропадет из-за дождя.

– Бедняки ближе к небесам, ведь так? – Пегги повертела между пальцами сухой лист.

– Не уверена, что королева считает так же, – ответила я, вспоминая библейское изречение о богаче и игольном ушке. – Большинство приспосабливает веру к своей жизни. – Maman говорила так много раз.

– Но для королевы все по-другому. – Пегги приподнялась на локтях. – Всем нам надо смириться с волей Божией. Господь сотворил нас такими, какие мы есть, и поместил в этот мир по Своей воле. Она не подлежит сомнению.

– В таком случае как ты думаешь, почему Господь наделил тебя заячьей губой? – спросила я.

– Что ты! – воскликнула Пегги, ошеломленная тем, что я не знаю таких простых вещей. – Заячья губа – вовсе не от Господа! Это отметина дьявольской лапы, когда Он пытался извлечь меня из утробы.

– Так тебе сказала твоя мать?

– Ей не нужно было ничего говорить, всем известно, что это значит! – Кончиком пальца она дотронулась до верхней раздвоенной губы. – Понимаешь, дьявол отметил меня как свое отродье, но Господь спас меня.

– Значит, меня дьявол пытался вытащить за плечо, – заметила я.

– Конечно, – ответила она.

Я завидовала Пегги: ее мир прост и прям, а мои мысли и сомнения постоянно путались и накладывались друг на друга.

– Неужели это значит, что в глубине души мы – порождение зла, как Ричард Третий? – Я читала написанную сэром Томасом Мором историю короля-злодея, который был, как я, горбуном.

– О нет! – воскликнула Пегги довольно громко. – Мы гораздо лучше, потому что Господь позаботился о нашем спасении.

– Пегги, ты меня очень утешила, – вздохнула я. – Так говорится в Библии? – Я сказала, что мне сразу вспомнились строки из книги Левит: «Ни один человек… у которого на теле есть недостаток, не должен приступать, чтобы приносить жертвы Господу… Но к завесе не должен он приходить, и к жертвеннику не должен приступать, потому что недостаток на нем; не должен он бесчестить святилища Моего»[17].

– Это общеизвестно. – Вот все, что ответила мне Пегги.

Почему-то за это я еще больше люблю ее. Она не одержима сомнением, как я. Я сомневаюсь не в Господе, но в представлениях человека о Нем. Как я могу объяснить это Пегги и кому-то другому? О таких вещах я могла бы говорить только с Джейн.

– Дождь перестал, – заметила Пегги, задрав голову.

Я проследила за ней взглядом и увидела мерцающие лучи золотого света, которые просвечивали сквозь листву. Интересно, видит ли Пегги знак в том, что Господь нас благословляет? Она встала и протянула мне руку; мы направились в заросли. Там в гнезде сидела Афродита с птенцами. Мы стали подглядывать за ними из камыша. Большая самка лебедя повернулась к нам со свирепым видом, затем раскрыла красновато-коричневый клюв и громко зашипела. Хихикая, мы спаслись бегством, побежали по мокрой траве назад, к дому.

– Лебеди такие сильные, что могут сломать человеку руку, если он угрожает птенцам, – задыхаясь, произнесла Пегги на бегу.

– Любая мать так же… – Я умолкла, вспомнив, что у Пегги нет матери и некому ее защитить. Поэтому я поменяла тему: – Как ты думаешь, родит королева этого ребенка?

– Одно я знаю точно: если она не родит, непременно захочет вернуть тебя ко двору.

– Кардинал Поул, – сказала королева, подзывая его к себе, точнее, к нам – я сижу у нее на коленях, на месте инфанта, который так и не родился. Пегги была права, когда предполагала, что меня снова призовут ко двору.

Кардинал шел медленно, прихрамывая; его алая мантия колыхалась на ходу.

– Садитесь, сэр! – Она хлопнула по сиденью рядом с собой.

Кардинал застыл в нерешительности: это было место короля. – Мы одни, – продолжила королева и поощрительно кивнула. Глаза у нее были налиты кровью, лицо распухло – она плакала с тех пор, как ее супруг отбыл в Нидерланды, на войну. По ночам было слышно, как она рыдает в своих покоях; придворные дамы не знали, как себя вести, все опасались перемен в ее настроении.

Кардинал молча окинул внимательным взглядом комнату, где собрались с полдюжины дам. Все чем-то заняты, и никто не поднимал на него глаз.

– Кроме того, наш муж покинул нас ради своей заграничной кампании. – С этими словами она ударила кулаком по подлокотнику кресла с тяжелым вздохом. – Садитесь же!

Кардинал, немного струсив, наконец опустил свой тяжелый зад на сиденье рядом с нами. Королева похлопывала меня по спине и растирала ее, как будто она няня, которая качает младенца; а я ломала голову, пытаясь придумать предлог, чтобы убраться подальше от ее толчков и тычков, подальше от ее гнева.

Я уже неделю как вернулась ко двору. Наследник престола так и не появился на свет. Все, что связано с ним, было окутано тайной, и теперь о нем запрещено даже упоминать – во всяком случае, в присутствии королевы.

– Вот и все, – сказала Кэтрин. – Сколько времени она пролежала в полумраке, а мы просидели в ожидании – и напрасно.

Все перешептывались: королеву околдовали, а может, живот ей ветром надуло. Кое-кто считал, что у нее был выкидыш, но она никому о том не сказала. Мне не полагалось знать о таких вещах, считалось, что я слишком мала, и все же я знаю. Как бы там ни было, королева была сама не своя от горя. Значит, мне снова придется изображать ее куклу. Maman попросила меня остаться при дворе не больше месяца, но пока королева ласкала, гладила и обнимала меня, как будто я – ее неродившийся младенец; с каждым новым тычком росла моя ненависть к ней.

Конечно, после того, как наследник не появился на свет, при дворе снова поползли слухи и все без конца перешептывались, споря о том, кого королева назначит своим преемником. Многие ставили на Елизавету; говорили о ее браке с Эдуардом Куртене, юношей из династии Плантагенетов, который пропал за границей. Кузина Маргарет была убеждена, что именно ее назовут преемницей, хотя так считала только она. Некоторые смотрели на Кэтрин. А я могла думать только о Джейн и о том, что случилось с ней. Maman велела Кэтрин вести себя осмотрительно, не привлекать к себе внимания; я сомневалась в том, что такое возможно.