- Благодарю, государь. Не забуду.

  - Надеюсь, он останется таким же добрым соседом моему наследнику, каким был для меня.

  Прижав правую руку к сердцу, Эпион отдал владыке скифов прощальный поклон и бесшумно, как от покойника, вышел из шатра вслед за уносившим хозяйский сундук Рафаилом.

  Едва выйдя наружу, они обнаружили, что бушевавшая над горами гроза стала гораздо ближе, и огненные бичи небесного царя полосуют небо уже совсем неподалёку, сотрясая воздух и землю громовыми раскатами. Следом вышел Посидей и, подозвав одного из дворцовых слуг, велел ему взять факел и скорее проводить боспорского лекаря в его дом.

  - Начальнику стражи ворот прикажешь выпустить вас именем царя.

  - Слушаюсь, господин, - почтительно поклонился молодой скиф ближайшему другу своего царя и жестом пригласил боспорцев следовать за собой.

  Тем часом Скилур велел сыну Палаку позвать к нему жён.

  За долгие годы жизни, отпущенные щедрыми и милостивыми к нему скифскими богами, из которых последние полвека он носил за поясом золотую царскую булаву, у Скилура было пять жён, родивших ему три десятка законных сыновей и дочерей, а также несчётное число наложниц, с которыми он наплодил множество незаконнорожденных детей, ставших верными слугами его самого и его законных детей. А большинство прижитых с наложницами дочерей стали жёнами знатных скифов, счастливых породниться с царской кровью. До этого скорбного часа, когда пришла, наконец, пора Скилуру собираться в последний земной поход, дожили только две из пяти его жён: самая старшая - Аттала, и самая младшая - Опия, и лишь четверо его сыновей да девять царевен, давно отданных замуж за ближних и дальних сарматских царей и царевичей и скифских племенных вождей.

  Аттала, Опия и вдовая царевна Сенамотис - любимая дочь Скилура и Опии - покинули царский шатёр перед тем, как родосец Посидей привёл туда боспорского лекаря. Пройдя через одну из калиток в стене на крышу женского дворца, где стояли их небольшие уютные шатры, почивать они, конечно же, не легли, а сели рядышком на расшитых яркими цветами подушках дожидаться, со страхом и робкой надеждой, вестей из царского шатра.

  Вскоре к царицам с низким поклоном приблизился старший евнух и робко попросил их спуститься в опочивальни, а слугам позволить свернуть шатры, так как с гор приближается гроза, но Аттала прогнала его.

   Когда в дверце разделительной стены появился Палак, женщины поднялись с подушек ему навстречу. Увидев в ярком отблеске молнии его мрачное лицо, они в тот же миг поняли, что и последняя, внушённая Посидеем надежда на чудо оказалась разбита. Переждав оглушительный громовой раскат, Палак, борясь с комом в горле, глухо произнёс:

  - Грек сказал... никто, кроме богов, не в силах продлить жизнь царю... Через месяц отец навсегда нас покинет...

  И, удержав навернувшуюся против воли слезу, добавил, мягко обняв за плечи упавшую ему на грудь со сдавленным рыданием сестру:

  - Матушки, царь зовёт вас. Ступайте к нему.

  Царицы - младшая по стопам старшей - поспешили на зов своего мужа и господина через никем не охраняемую дверь гинекея (чужого мужчину, переступившего без дозволения эту черту, ждала лютая казнь), а Палак ненадолго задержался, чтобы успокоить разрыдавшуюся старшую сестру и перебороть собственную слабость. К нему тотчас бесшумно подступил старший евнух и, переждав очередной громовой удар, попросил дозволения свернуть шатры цариц из-за надвигающейся грозы.

  - Да... Убирайте шатры, - поглядев на небо, дозволил Палак. - Видать, скоро нас накроет нешуточная буря. Надо бы и отца снести вниз.

  И царевич, в обнимку с не отпускавшей его сестрой, направился на мужскую половину крыши.

  Ничего вокруг не замечая, жёны Скилура проскользнули мимо неподвижных, как истуканы, стражей в ярко освещённый четырьмя светильниками царский шатёр. У опорного столба ноги их подкосились, и они на коленях подползли по устилавшим шатёр мягким оленьим шкурам к ногам своего мужа. Прижавшись лицами к его большим, костлявым, жилистым ступням, они увлажнили их поцелуями и слезами.

  - Оставьте... Сядьте поближе, - приказал Скилур спокойным, тихим голосом, прислушиваясь к громыханию долгожданной грозы.

  Женщины послушно передвинулись к изголовью и застыли, как и прежде на коленях, по обе стороны ложа, припав лицами и губами к его рукам.

  С минуту Скилур молча глядел на их покрытые скромными домашними убрусами головы и горестно согбённые спины, прикрытые длинными, до пят, украшенными тонкой вышивкой, белыми льняными сорочками, прежде чем заговорил о том важном, ради чего их позвал.

  - От Палака вы уже знаете, что сказал лекарь-грек. Мой земной путь - хвала Папаю! - подошёл к концу... Совсем скоро я ступлю на дорогу к небесным кострам предков и надеюсь... одна из вас отправится туда вместе со мной.

  - Я с радостью уйду вместе с тобой, мой возлюбленный господин! - в один голос воскликнули обе женщины, а затем Аттала, приблизив покрытое морщинами лицо к лицу мужа, тихо добавила:

  - Смотри, Скилур, - мои глаза сухи. Я не лью горькие слёзы перед разлукой, как бывало прежде, а радуюсь, потому, что скоро отправлюсь бок о бок с тобой в страну предков и вновь увижу и обниму наших детей, ушедших туда раньше нас. И больше никто не разлучит меня с тобой. Я давно, ещё с первой нашей ночи, решила, что не останусь на этом свете без тебя.

  - Хорошо, Аттала. Ты моя первая жена, и я буду рад видеть тебя хозяйкой... в моём подземном доме.

  - А я, мой любимый господин?! - воскликнула сквозь заливавшие её слёзы младшая жена Опия. - Я тоже не останусь здесь без тебя!

  - Нет, Опия! - обратив к ней лицо, повелительно возразил Скилур. - Ты должна остаться среди живых. Твоё время ещё не пришло.

  - Нет, Скилур, нет! - рыдала, целуя его руку, безутешная Опия.

  -Ты ещё молода. Ты мудра... Я хочу передать царскую булаву Палаку... А он ещё слишком молод и горяч... Ему нужна будет твоя мудрость, твой опыт, твоя материнская верность... Ты должна остаться с нашим сыном, чтобы уберечь его от ошибок молодости. Ты поняла меня, Опия?

  - Да, - едва слышно выдохнула Опия, покорившись, как всегда, мудрой воле мужа-царя.

  - Ты должна помочь Палаку и его жёнам вырастить наших внуков... А мы с Атталой и другими моими жёнами, ушедшими раньше нас, подождём тебя там... Разлука пролетит быстро - не успеешь оглянуться...

  - Да, мой господин.

  - Добро... Поклянись сейчас жизнью наших детей, что не нарушишь мою волю и не поспешишь вслед за мной и Атталой к предкам, а будешь жить здесь на земле... сколько отмерено тебе нашими богами.

  - Клянусь здоровьем и жизнью наших детей и внуков, что исполню твою волю, мой муж и господин, - тихо, но твёрдо произнесла слова клятвы Опия, смахнув со щёк последние слезинки и неотрывно глядя на пляшущее в зрачках Скилура пламя светильников. Последние её слова потонули в ужасном раскате грома, расколовшем небо, казалось, прямо над шатром, заставив Опию испуганно вздрогнуть.

  В этот миг в шатёр ворвался Палак.

  - Отец! Позволь слугам снести тебя вниз - на нас надвигается буря!

  Следом вошли Сенамотис и Посидей. Скилур велел Аттале взять его чашу с греческим зельем и идти в свою опочивальню, а Опию и дочь отослал в их покои. Когда женщины, пятясь, вышли, царь с помощью сына и Посидея поднялся с постели, держась ладонями за их плечи, медленно вышел из шатра, подошёл к южному краю крыши, и несколько минут смотрел на грохотавшую уже над ближними отрогами грозу и на свою столицу, выглядевшую пустой и мёртвой в частых, ослепительно-ярких вспышках небесного огня.

  Наконец, старый царь обессилено опустился в принесенное слугами кресло, и двое крепких скифов (а царю в его дворце служили только природные скифы) отнесли его в спальные покои Атталы, тогда как другие слуги стали поспешно разбирать и сворачивать царский шатёр.

  Велев Палаку созвать во дворец к завтрашнему утру его братьев и всех находящихся сейчас в столице царских родичей, вождей, скептухов, тысячников и сотников царских воинов-сайев, Скилур отпустил его. Взяв из рук Атталы свою серебряную чашу, царь выпил до капли греческое зелье.