На самом хозяине шатра и драгоценного оружия, лежавшем у дальней от входа стенки на кипе мягких овчин, покрытой сверху огромной шкурой редкостного белого медведя (свисающие по углам лежанки четыре когтистых лапы и обращённая ко входу, полная острых жёлтых клыков ощеренная пасть, не оставляли сомнений, что это именно медведь), никаких украшений, даже традиционного у знатных скифов золотого шейного обруча, не было.

   При первом же намётанном взгляде на вытянувшегося на середине низкого ложа худого старика в длинной, до пят белой льняной рубахе, расшитой вокруг шеи, на концах длинных рукавов и на подоле тонким цветным узорочьем, на его тёмные ввалившиеся глаза, тонкий, заострённый нос, впалые щёки и всё изрезанное глубокими бороздами землистое лицо в обрамлении длинных, редких, грязно-седых волос, Эпион понял, что его худшие опасения подтверждаются, и едва ли все его медицинские познания помогут этому отжившему свой век старцу снова встать на ноги.

   У изголовья по правую руку старика на маленькой кожаной подушке сидел, скрестив перед собой ноги в привычной для номадов позе, молодой скиф с толстым золотым обручем на короткой шее, некоторыми чертами лица походивший на лежащего старца. Мочку его правого уха оттягивала тяжёлая золотая серьга с подвешенным за вскинутые крылья крошечным грифоном. Эпион тотчас опознал в нём младшего царского сына Палака, каждый год приезжавшего с толпой знатных скифов в Пантикапей на конные состязания в честь Посейдона и принимавшегося как самый почётный гость во дворце басилевса Перисада. Больше в просторном шатре никого не было.

   Почтительно поклонившись царю и царевичу, Эпион приветствовал знаменитого своей мудростью и могуществом во всех ближних и дальних странах владыку скифов на его родном языке, пожелав ему скорее одолеть злой недуг.

   - Хайре, эллин, - ответил эллинским приветствием лекарю боспорского басилевса царь скифов слабым, хриплым голосом, после чего продолжил на родном языке. - Не думаю, что ты сумеешь помочь мне снова сесть на коня...

  Скилур поднял над постелью тощую жилистую руку и указал костлявым пальцем на звёзды, мерцающие между спицами тележного колеса вверху, словно далёкие небесные костры.

  - Чую, предки давно заждались меня у своих костров.

   - Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы помочь тебе, государь, - заверил Эпион на корявом скифском.

   - Говори на своём языке, лекарь, - дозволил Скилур. - Я пойму.

   - Прежде чем приступить к лечению, я должен осмотреть тебя, государь, и расспросить обо всех симптомах... проявлениях твоей болезни. И хорошо бы принести ещё два-три светильника: здесь слишком мало света.

   Посидей вышел распорядиться и сразу вернулся. С дозволения царя, Эпион присел на край ложа, взял его правую руку, нащупал слабо пульсирующую жилку на запястье и засыпал неприятными вопросами. Тем часом молодые проворные слуги бесшумно внесли и расставили вокруг царского ложа четыре ярких бездымных светильника на высоких треногах, молча поклонились в пояс господину и пятясь убрались из шатра. Эпион пристально взглянул в поблекшие зеленоватые зрачки Скилура, спокойно, без страха и без надежды, глядевшие в умные чёрные глаза грека, мнящего себя способным воспротивиться воле всевластных богов, держащих в своих руках все людские судьбы.

   Переведя взгляд на беззубый рот царя, прикрытый длинными поредевшими усами, лекарь попросил показать язык, затем закатал к плечам его рубаху, обнажив костлявое, иссушенное лютой болячкой старческое тело, покрытое множеством замысловатых бледно-синих татуировок, и принялся тщательно ощупывать его впалый живот, осторожно нажимая ловкими пальцами в разных местах в поисках источника боли.

  Молодой царевич неподвижно сидел на прежнем месте у отцовского изголовья, а Посидей стоял чуть сбоку за его спиной, по-стариковски опершись обеими руками на свой красивый посох. Оба они сосредоточенно наблюдали за осмотром и внимали каждому слову лекаря и царя.

  Приставив к тщедушной груди Скилура перевёрнутый высокий медный стакан, извлечённый рабом Рафаилом из лекарского сундука, Эпион приложил к его донцу чуткое ухо и долго вслушивался в тяжёлое, хриплое дыхание царя и неровное, усталое биение его износившегося сердца. Вернув магический стакан Рафаилу, Эпион вновь прикрыл царя до ступней ночной рубахой и собирался встать, но Скилур удержал его за запястье своей холодной, как у мертвеца, рукой.

   - Скажи мне правду в глаза, эллин, что ты увидел... Не бойся... Я пожил уже достаточно, чтобы без страха и сожаления оставить этот мир... ради лучшего.

   Грустно вздохнув, Эпион мягко положил свою левую ладонь на удерживающую его руку царя. Увы, осмотр лишь убедил его в правильности первоначального диагноза. Заставив себя глядеть прямо в строгие, немигающие глаза царя, Эпион печальным, извиняющимся тоном произнёс свой жестокий приговор:

   - Государь! С помощью известных мне лекарств, я могу на время заглушить и притупить терзающие твоё нутро жестокие боли... Но продлить твою земную жизнь я, увы, бессилен. Мне не ведомо средство, могущее остановить поразившее твой желудок внутреннее гниение. На это способен, разве что, кто-либо из всемогущих богов, если пожелает внять горячим мольбам твоих близких и явит тебе свою божественную милость.

  - Мне это ни к чему, - возразил Скилур. - Я слишком устал и с радостью уйду к предкам... Я вырастил добрых сыновей и оставляю свой народ в надёжных руках... Сколько, по-твоему, мне ещё отпущено здесь, на земле?

  - Полагаю... не больше месяца.

  Скилур отпустил, наконец, руку Эпиона и, переведя взгляд на вцепившегося в посох Посидея, заметил блестевшие в его глазах слёзы.

  - Да, друг Посидей! Ушло наше время на земле. Настал час наших сыновей... Зря ты вынудил боспорского лекаря проехать такой утомительный путь по жаре для того лишь... чтобы я услышал от него то, что и так знал... Но всё равно - отблагодари его и вознагради по-царски. Слышишь, сын? - скосил Скилур глаза на горестно уронившего голову на грудь царевича.

  - Да, отец... слышу, - борясь с подступившими к горлу слезами, глухо ответил сын.

  - Отправь его завтра же обратно, - обратился царь опять к Посидею, - да не забудь, напиши царю Перисаду от меня благодарность за то, что отпустил ко мне своего лекаря. Отошлите Перисаду в подарок пару добрых коней в царской упряжи.

  - Слушаюсь, отец.

  Тем временем Эпион извлёк из своего сундука небольшой продолговатый сосудец с чёрной надписью на боку. Вытащив плотную деревянную пробку, он по запаху убедился, что не ошибся, и, когда царь, сделав распоряжения, умолк, предложил ему выпить изготовленное из корня мандрагоры и макового сока снадобье, которое должно унять боль и погрузить его впервые за время болезни в спокойный и крепкий сон.

  Царевич подал лекарю любимую чашу царя с рельефными изображениями сценок из кочевой жизни скифов. Плеснув туда немного вина и разбавив его свежей водой из стоявших у царской постели кувшинов, Эпион отсчитал в чашу десять капель своего снадобья, пояснив, что в дальнейшем приступы боли будут усиливаться, и дозу лекарства нужно будет постепенно увеличивать.

  На вопрос Посидея хватит ли этого флакона, Эпион ответил, что его должно хватить до самого конца, и предупредил, что если налить сразу слишком много, то больной уснёт непробудным сном, поэтому хранить и отмерять снадобье в царскую чашу должен только верный царю человек.

  Взяв у Эпиона флакон, Посидей сказал, что берёт эту заботу на себя.

  - Нет, Посидей, - возразил Скилур, - отдай зелье Палаку.

  Посидей без спора протянул флакон царевичу, а Эпион с поклоном подал чашу Скилуру. Но царь отклонил протянутую руку, пояснив удивлённо наморщившему лоб лекарю:

  - Не сейчас... Поставь чашу возле ложа. Я выпью её позже... А теперь прощай, эллин. Хайре!

  - Хайре, государь! - ответил Эпион, распрямляясь у ног царя.

  - И не забудь - передай от меня пожелание долгих лет земной жизни своему басилевсу.