Когда угас короткий зимний день, до слуха Скилура донёсся во тьме через небольшую отдушину в круглой каменной крышке, которой было накрыто его узилище, тихий голос Атталы. Царевна коротко шепнула узнику, чтобы не отчаивался: всё в его судьбе ещё может перемениться.
При звуке любимого голоса, который он не чаял ещё когда-нибудь услышать, кровь горячей волной опалила кожу на лице Скилура, зашумела в голове взметнувшимися мыслями. Эти несколько тихих слов в один миг вернули его от беспросветной тоски и смертного отчаяния обратно к жизни. Так значит, его царевна о нём не забыла, не отвернулась от него с презрением после постигшей его в Скифии неудачи, и рассчитывает как-нибудь выручить его! Быть может, ей ещё удастся уговорить царицу-мать переменить гнев на милость. Скилур был ещё так молод и так не хотел ещё умирать, ему так хотелось надеяться на лучшее! В конце концов, если этим надеждам не суждено сбыться, то уморить себя голодом ему никто не помешает и в трюме греческого корабля.
Тяжелая крышка вверху с глухим скрежетом отодвинулась, и в яму полетела толстая охапка сухого речного тростника. Затем чья-то невидимая в темноте рука опустила на верёвке к ногам Скилура корзинку со свежими ячменными лепёшками, куском жирного мяса и глиняной корчагой свежего молока. Узник почувствовал, как его рот наполнила клейкая слюна и, сдерживая нетерпение, освободил корзинку от груза, после чего она тотчас взмыла к звёздному небу, и массивная крышка опять легла на узкую горловину ямы.
Потянулись нескончаемые зимние дни и ночи. Аттала, как и прежде, выезжала во всякий погожий день с юными братьями и сёстрами в близлежащую степь на охоту. Всякий раз, оказываясь наедине с Гаталом, она внушала 13-летнему брату-царю мысль, что он уже не маленький мальчик, чтобы во всём исполнять послушно волю матери. Он ведь уже достаточно взрослый, чтобы иметь собственную волю, жить своим умом. Иначе царица-мать будет помыкать им и за него править до самой своей смерти.
Юный Гатал как губка впитывал доводы старшей сестры, заменившей ему два с лишним года назад отца и старших братьев. В детских играх, в тренировках с оружием, в конных скачках и на охоте - везде смелая, решительная, энергичная Аттала служила младшим братьям примером для подражания. Чем дальше, тем больше крепло желание Гатала вырваться из-под назойливой опеки матери, показать всем, и прежде всего самому себе, что он царь не по одному лишь названию.
Конечно, все важные дела царь решает не один, а на совете с матушкой-царицей и вождями, но в мелких, незначительных делах он может и должен поступать так, как он хочет, не спрашивая ни у кого совета, внушала ему Аттала. Почему бы Гаталу не вызволить из ямы скифского царевича Скилура, которого однажды сам владыка Папай спас от смерти? Оказав покровительство Скилуру, Гатал наверняка сделает приятное Папаю и заслужит его благодарность. Разве Гатал не знает, что наша матушка положила глаз на красивого юношу, а когда узнала, что тот полюбил её дочь, решила назло продать его грекам? Почему бы царю Гаталу не помочь Скилуру, вопреки неразумному решению матери, вернуть принадлежащее ему по праву Скифское царство, заслужив этим его вечную к себе благодарность и обратив скифов из врагов в друзей и союзников роксолан? Разве не лестно было бы Гаталу видеть свою любимую сестру скифской царицей? Гатал отвечал, что он с радостью бы помог Аттале и Скилуру - вот только как это сделать? Благодарно пожав брату руку, Аттала с улыбкой отвечала, что до весны ещё далеко - они что-нибудь придумают. Главное - чтобы об этих их разговорах не прознала матушка-царица.
Но вот, наконец, наступила весна. С каждым днём прибавлявшее света и тепла солнышко растопило на реках и озёрах потемневшие льды, а на склонах и на дне поросших мелколесьем яруг - последние снега.
В Кремнах, в царском дворце, в разгаре были приготовления к свадьбе старшей царевны, а в безотрадном положении Скилура ничего не менялось.
Но однажды, после захода солнца, когда на утонувшем в сиреневых сумерках дворцовом подворье всё обезлюдело и затихло до утра, к сидевшему, опершись на копьё, на крышке зерновой ямы стражу неслышно подошёл Гатал и ломким юношеским баском поинтересовался как там узник: жив ещё? После чего приказал поспешно вскочившему и вытянувшемуся перед юным царём молодому воину отодвинуть крышку и достать скифа из ямы - его пожелала увидеть царица.
Страж без лишних раздумий исполнил приказ: передав копьё Гаталу, отодвинул тяжелую крышку, кинул узнику петлю аркана и вытянул его наверх.
В первый раз после трехмесячного сидения в яме оказавшись на воле, Скилур с непривычки едва устоял на ослабевших, мелко дрожащих ногах, жадно глотая ощеренным ртом густой, прохладный, напоённый влажными весенними запахами воздух. От его длинных слипшихся грязных волос и сопревшей одежды по двору потянуло невыносимым зловонием. Брезгливо поморщившись и отступив на несколько шагов, Гатал велел отвести узника сперва в мыльню: нельзя же его вести в таком виде к царице! Взяв у Гатала своё копьё, страж повёл скифа в расположенную неподалёку баньку, ещё не успевшую остыть после того, как в ней перед заходом солнца мылась, готовясь к завтрашней встрече жениха, царевна Аттала. Гатал же ушёл во дворец и вскоре вернулся с чистой рубахой, штанами и рушником.
После того, как Скилур по приказу Гатала, не торопясь, тщательно, с давно не испытанным наслаждением отмылся золой от грязи, паразитов и пропитавшего его зловонного духа, вытерся и оделся в чистое, стражник и юный царь роксолан повели его во дворец.
На дворе уже совсем стемнело. Над высокой дворцовой крышей скользил по тёмным облачным волнам тонкий серебряный челнок Аргимпасы.
Введя узника через главный вход во дворец, Гатал приказал стражнику ждать его возвращения в сенях у дверей и повёл приучавшегося заново ходить на непослушных ногах скифа в покои царицы. В одной из полутёмных комнат юный царь шёпотом велел Скилуру надеть приготовленные для него мягкие скифики на заячьем меху и тёплый кафтан, после чего вывел его через заднюю дверь обратно во двор. Вернувшись к баньке в дальнем углу двора, Гатал помог Скилуру вылезть на её покатую деревянную крышу и с кошачьей ловкостью взобрался туда сам. Затем оба перебрались на примыкающую к мыльне высокую дворцовую каменную ограду и мягко спрыгнули на пустынную тёмную улицу.
Ухватив скифа за руку, Гатал быстро потащил его за собой к ближайшей крепостной башне, на которой в начале зимы состоялся памятный Скилуру разговор с Атталой. Поднявшись по скрипучим ступеням наверх, они, пригибаясь, пошли по узкой неосвещённой стене к соседней угловой башне.
Высунув голову между зубцами, Гатал тихонько свистнул, и тотчас снаружи из-под стены раздался короткий ответный посвист. Тогда Гатал продел под мышки Скилуру петлю прихваченного с собой из дворца аркана, крепко пожал на прощанье руку, пожелал шёпотом удачи и, придерживая обеими руками заскользивший по камню между зубцами аркан, помог беглецу спуститься. У подножья стены, в густой тени выступающей наружу башни Скилура ждала с четвёркой резвых, снаряженных в дальнюю дорогу коней и оружием царевна Аттала...
Аттала, решившаяся из упрямства на побег со Скилуром из-под венца наперекор матери, несмотря на почти непроглядную тьму (утлый челн месяца окончательно утонул в тёмной пучине облаков), погнала коней от Кремн резвой рысью по хорошо знакомой ровной степи прямо на север. Дувший вторые сутки с Меотиды тёплый южный ветер помогал держать верное направление.
Оказавшись на сильной, надёжной конской спине, Скилур сразу почувствовал себя гораздо уверенней. Чтоб не потерять друг друга в темноте, они молча скакали всю ночь коленом к колену. Когда сквозь пелену заморосившего после полуночи дождя забрезжил тускло-серый рассвет, беглецы, по-прежнему не говоря ни слова, повернули на запад.
Перебравшись вскоре, стоя на конских спинах, через полноводный весною Герр, они дали короткую передышку притомившимся коням и сами наскоро, по-походному, перекусили. Скилур полагал, что они поскачут к Тафру, но доскакав до небольшой речки, бежавшей по ровной, как стол, степи с севера на юг западнее Герра, Аттала погнала коней вверх по её илистому руслу, пояснив устремившему на неё удивлённый взгляд Скилуру, что по их следам уже наверняка несётся посланная царицей Амагой погоня, поэтому они укроются на время в непролазных плавнях на берегу Донапра.
