А тем временем в Пантикапее невеста Левкона Клеомена скоро поняла по его изменившимся, ставшим немногословными и сухими письмам, что Левкон её больше не любит, и угадала, что причиной тому вовсе не его увлечённость трудной военной службой на границе, как полагал её брат Гераклид, а увлечение какой-нибудь смазливой феодосийкой. Матушка Камасария, которой Клеомена, не выдержав, поведала со слезами своё горе, успокоила дочь: никуда её Левкон от неё не денется! Живя там с молодыми парнями, он, конечно, бегает вместе с ними по ночам к гетерам. Ничего страшного в этом нет. Не может же он быть среди товарищей белой вороной! Пусть погуляет эти пару лет до свадьбы да наберётся опыта - ей же потом будет лучше. А в том, что в его письмах к ней стало меньше слов любви, ничего удивительного - на удалении чувства, так же как свет, ослабевают и тускнеют.

  Клеомена вышла из покоев умудрённой в подобных делах матушки успокоенной. Но ненадолго. Скоро тревога за любимого и ревность к неведомой сопернице с новой силой завладела её душой. У неё возникло назойливое желание съездить вместе с братом в Феодосию, повидаться с Левконом и самой разузнать, что там происходит, кто её разлучница.

  Выслушав дочь, явившуюся к нему вместе с Гераклидом, Аргот ответил, что ему пришла идея получше. Он попросит Перисада вызвать Левкона и его друзей на весенние праздники в Пантикапей: пусть декаду отдохнёт от службы, повидается с родными и невестой, повеселится с друзьями в столице.

  На другой день скорый царский гонец с соответствующим приказом номарху Филоксену умчал в Феодосию. Номарх вызвал к себе Эвникия и Лесподия (разумеется, он был в курсе того, что ловкий гекатонтарх сумел "заарканить" старшую дочь Хрисалиска) и ознакомил их с поступившим из столицы за подписью самого басилевса распоряжением.

  Утром перечисленные в нём два десятка молодых людей из знатных и богатых пантикапейских семей отправились на побывку домой. Радуясь скорой встрече с родными и десятидневному отдохновению от набившей оскомину армейской муштры, все они скакали на восток с шутками и смехом, не смолкавшим над их маленьким отрядом всю дорогу, горячили на радостях коней, и только возглавлявший отряд Левкон ехал с мрачным выражением лица, не принимая участия в общем веселье.

  Встретившись минувшей ночью в глухом уголке благоухающего весенними ароматами сада с Гереей, он с печалью в голосе сообщил ей о завтрашнем отъезде на праздники в Пантикапей по приказу басилевса, которого он не смеет ослушаться. Из глаз Гереи, разрывая Левкону сердце, покатились беззвучные слёзы. Крепко обхватив руками его за поясницу и прижавшись заплаканным личиком к его груди, она сказала, что чувствует - это их последняя встреча. Наверное, его отец басилевс как-то прознал об их любви, и назад он уже не вернётся.

  Нежно лаская и целуя любимую, Левкон уверял её, что это не так, и он непременно вернётся, даже вопреки воле отца, - никто и ничто, кроме смерти, не сможет их разлучить. Осушив слёзы, Герея попросила взять её с собой, увезти её отсюда прямо сейчас. Левкон ответил, что это невозможно, - сперва он должен всё подготовить, найти для неё надёжное убежище, где никто не сможет её разыскать. Пусть ещё немножко подождёт - он увезёт её сразу по возвращении из Пантикапея. Горестно вздохнув, Герея сказала, что хочет навсегда сохранить в своём сердце память об их любви, как о самом счастливом, что было в её жизни, - и сбросила с себя хитон. Пав перед ней на колени, растроганный до слёз Левкон обцеловал её всю от кончиков ног до глаз, но от первого соития с любимой, которого так жаждали они оба, пересилив себя, удержался, сказав, что сделает это, лишь когда вырвет её из рук Филоксена.

  Приехав в Пантикапей, Левкон, следуя советам Лесподия и Санона, ничего не сказал отцу и родным о Герее. По его изменившемуся взгляду, по объятиям и поцелуям, в которых не было прежней любви, Клеомена тотчас поняла, что все её подозрения и страхи оказались правдой: сердцем её Левкона завладела другая. Сообразив, что ей он навряд ли признается, она подговорила брата выведать у Левкона его тайну, чтобы затем принять меры против соперницы.

  Взяв с Гераклида клятву, что тот ничего не скажет Клеомене, Левкон рассказал ему о Герее и своих планах относительно неё. Гераклид тотчас рассказал всё отцу, а Аргот, понятное дело, - Перисаду и Камасарии. И всё бы ничего: пускай бы царевич тешился себе с наложницей (за два года она наверняка успела бы ему надоесть!), если бы на неё не имел серьёзные виды Филоксен. Нанести столь тяжкое оскорбление своему другу, похитив у него накануне свадьбы невесту, они никак не хотели. На семейном совете они решили отослать Левкона после праздников служить в затерянную в горах Кавказа приморскую крепость Баты на дальней восточной границе, а Филоксена предупредить о связи его бывшей рабыни с царевичем (в памяти Аргота услужливо всплыла давняя сцена отпуска Филоксеном на волю своего доверенного управляющего Хрисалиска и его беременной сожительницы), и пусть он там сам решает, как с ней поступить.

  Прощаясь с сыном через восемь дней, Перисад объявил ему в присутствии Аргота о принятом решении. Побелевший, как льняное полотно, Левкон (он, к этому времени уже приобрёл тайком с помощью Санона усадьбу в укромном месте на берегу Меотиды с десятком рабов и рабынь, в которой планировал спрятать свою Герею), оправившись от первого шока, заявил, что он желает вернуться на скифскую границу к своим товарищам, с которыми успел крепко сдружиться за эти полгода. Поглядев на Аргота, басилевс ответил, что его решение твёрдо: Левкон отправится в Баты, а его новые друзья, если таково его желание, прибудут служить к нему туда. Тогда царевич, возвысив голос, заявил, что раз так, то он отказывается ехать в Баты и отказывается от дальнейшей службы.

  - Может, ты ещё и от женитьбы на Клеомене, и от трона откажешься?! - вспылил Перисад.

  - Да! Откажусь! - не помня себя, вскричал Левкон.

  - Ага! Ты думаешь, я ничего не знаю?! Думаешь, я не знаю, какая муха тебя укусила?! Позарился на чужую собственность?! Задумал похитить у всеми уважаемого номарха Филоксена его невесту?! Не бывать этому!

  - Отец, пойми, я люблю её! - взмолился, заломив у груди руки, Левкон. - Чем жить без неё, вдали от неё, лучше умереть! Отец! Позволь мне на ней жениться!

  - Что?! Да ты белены, что ль объелся?! Даже не мечтай об этом! Я не позволю тебе опозорить царственный род Спартокидов женитьбой на дочери рабов! Ишь, что удумал, щенок! Выбирай: либо женишься на Клеомене и унаследуешь после меня моё царство, либо я объявлю наследником твоего брата!

   - Прекрасно, отец, - сказал Левкон, внезапно успокоившись. - Пусть твоё царство достаётся Перисаду. С этой минуты я отказываюсь от каких-либо прав на него, клянусь в том трезубцем нашего предка Посейдона. Позволь мне отныне жить за пределами Акрополя в качестве частного лица.

  - Аргот! Немедленно позови сюда стражу и сейчас же отправь этого глупца прочь с моих глаз под конвоем в Баты! - побагровев от душившего его возмущения, приказал Перисад.

  В первую же ночь верные друзья, отправившиеся вместе с царевичем к новому месту службы, подпоив конвоиров, помогли ему сбежать из-под стражи. Не желая навлекать на друзей гнев басилевса, Левкон не взял с собой никого из них, даже Санона. Переправившись на рассвете на рыбачьем баркасе вместе с любимым нисейским скакуном, за которым соматофилакам на их низкорослых степных лошадках было не угнаться, обратно через Пролив, он погнал во всю прыть на запад и под вечер въехал в знакомые ворота лагеря эфебов у Северной феодосийской стены.

  И тут на него обрушился страшный удар: отведя в сторону глаза, Лесподий угрюмо сообщил ему, что сегодня днём состоялся обряд эпигамии Филоксена и Гереи.

  Узнав из письма Аргота о любовной связи Левкона и Гереи, Филоксен пришёл в неописуемую ярость. Вызвав к себе двух рабынь, которым поручил стеречь его невесту, он, не говоря ни слова, принялся что есть силы хлестать их по щекам, избивать кулаками, ногами, а затем и выхваченной у перепуганного епископа плетью. Жестоко мстя за то, что предали своего господина, он стал допытываться, сколько раз Герея встречалась с Левконом. Заливаясь слезами и кровью, визжа от ужаса и боли, рабыни клялись, что ничего не знают, что лишь приводило номарха в ещё большую ярость.