Из соседней усадьбы выехал на тонконогом гнедом коне царевич Лигдамис. Молча кивнув брату Палаку и Иненсимею, он обменялся крепким рукопожатием с Левконом и пристроился справа от него. Выбравшись на широкую дорогу, тянувшуюся вдоль шипящего внизу под береговой кручей им вослед, как тысяча рассерженных змей, моря, Палак и его спутники порысили к выезду с тесно застроенной и разгороженной вдоль и поперёк высокими каменными заборами феодосийской хоры. Во всех выходивших на большую дорогу улочках теснились, дожидаясь своей очереди пристроиться за головной колонной, тысячи всадников со светлыми, несмотря на скрывшееся в наползших с моря косматых облаках солнце, лицами.

  Проезд пятидесятитысячного скифского войска через узкую горловину северных ворот занял добрых два часа. Не став дожидаться старших братьев, Палак повернул за камышовым болотом на запад и погнал коня галопом под хлынувшими с потемневшего неба холодными дождевыми струями к реке Бик, спеша покинуть негостеприимную боспорскую землю.

"САВМАК"

  ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

  1

  Хабы и напиты, занявшие после ухода с восточных окраин Феодосии усадьбы в балке напротив южных ворот, покидали феодосийскую хору последними.

  Все восемь дней, прошедшие с тех пор, как его любимый сын Савмак не вернулся из Феодосии, а его мёртвое тело так и не прибило к берегу ни вместе с другими павшими в городе скифами, ни позже, Скилака не оставляла надежда, что, может быть, Октамасад прав, и Савмак находится в плену у греков. Скилаку и очень хотелось, чтобы это было так, особенно, когда он думал, как по нём будет убиваться Зорсина, как зальётся горькими слезами Мирсина, которая к тому же потеряла на этой войне любимого жениха, и в то же время его охватывал мучительный стыд при мысли, что его любимый сын мог опозорить своё имя, семью вождя напитов и весь свой славный род пленом. И тогда вождю с горечью думалось, что уж лучше бы Савмак погиб, как его друг Фарзой и сотни скифских воинов, которых их сородичи, после того как боль утраты утихнет, будут вспоминать с гордостью, как героев, павших во славу Ария.

  Большие тёмно-коричневые глаза Ворона с каждым новым днём без хозяина наполнялись всё большей тоской. В первый раз в его лошадиной жизни хозяин так надолго оставил его в чужих руках. Как ни ласкал его, оглаживая морду, шелковистую шею и спину, Ашвин, и сам неподдельно горевавший по Савмаку, сколько ни шептал ему в чуткие уши уверений, что Савмак скоро вернётся, чутьё подсказывало умному коню, что с хозяином случилась беда.

  Уже на другой день Октамасад попросил брата продать ему Ворона для сына Скиргитиса, если Савмак не найдётся. Приезжали к Скилаку с такой просьбой и многие вожди, и молодые друзья царя (одним из первых - Главк), и даже старший сын Марепсемиса Скил. Всем им Скилак отвечал, что больше на Ворона никто не сядет, и советовал подождать пару лет, пока подрастут рождённые от него лучшими кобылицами жеребята.

  В отличие от других коней, которых скифы попеременно гоняли на выпас в степь, Ворона Скилак велел всё время держать при себе в усадьбе. Ашвин каждое утро водил савмакова коня поить к ближайшему ручью, старательно выглаживал его лоснящуюся шерсть скребком, расчёсывал густую коротко стриженую гриву и хвост. Ночами Ворон стоял рядом со скилаковым Серым, Белолобым и другими конями на привязи во дворе усадьбы, а днём его выпускали в огороженный высоким каменным забором сад за домом. Но вместо того, чтобы, подобно другим коням, бродить по саду в поисках упавших яблок и остатков травы, Ворон подолгу стоял на одном месте, уныло понурив голову, а на четвёртый день и вовсе отказался от еды. Даже жаждущие любви и ласки кобылицы, которых велел приводить к нему Скилак, не могли пока отвлечь его от тоски по пропавшему хозяину.

  Пока у стен Феодосии стояло скифское войско, о судьбе Савмака можно было только гадать, то мечтая снова увидеть его живым, то желая до конца своих земных дней гордиться его геройской гибелью. Но когда Палак объявил, что война окончена, и повёл войско от задешево откупившегося города в родные степи, Скилак, которому гордость и обязанности вождя не позволяли самому заняться поисками сына, смущённо понизив голос, попросил Октамасада задержаться здесь ещё на несколько часов, дождаться, когда греки откроют ворота, порасспросить, нет ли в городе пленных скифов, и, если что, договориться о выкупе. Раздумывая, кого послать на поиски Савмака - сына или брата, Скилак, после недолгих колебаний, сделал выбор в пользу Октамасада, гораздо бойчее Ариабата говорившего по-эллински (сказались годы, прожитые в пограничном с Херсонесом Напите).

  - Будь спокоен, брат, - если только Савмак жив, я его вызволю, - пообещал Октамасад.

  - Оставь с собой десяток воинов, чтоб не напугать греков. Ну, всё, до встречи, - торопливо попрощался Скилак с младшим братом, увидев, что наконец тронулись в путь хабеи, занимавшие нижнюю часть улицы, спускавшейся по ложу балки к южным воротам Феодосии. Поникший под струями заморосившего в эту самую минуту дождя пятихвостый бунчук вождя хабов завернул за углом крайней усадьбы налево и уныло поплыл над оградой.

  Октамасад с десятком телохранителей отъехал к стене. Скиргитис, слышавший разговор отца с вождём, попросил взять его на поиски друга Савмака, но Октамасад, махнув зажатой в руке плетью, велел ему ехать домой и позаботиться о брате. Сакдарис сидел на коне рядом с братом, с примотанной к груди правой рукой и багровой отметиной вражеского копья на левой щеке - свидетельствами его доблести во время уличных боёв в Феодосии.

  Выбравшись с помощью товарищей из города после того, как барабан пробил сигнал отступления, Сакдарис, как только знахарь облегчил его страдания, наложив целебную болеутоляющую мазь на раненую руку и щёку, слабым от потери крови голосом рассказал вождям Скилаку и Госону и обступившим его скептухам, что Савмак и Фарзой первыми бросились с крыши на головы скрывавшихся в боковой улице врагов, увлекая за собой остальных. Когда спустя короткое время Сакдарис добежал до края крыши, он увидел внизу десятки лежавших вперемешку окровавленных тел, своих и чужих. Захватив середину улицы, скифы теснили греков к перекрёсткам, заваленным погибшими там ранее сайями. Спрыгнув вниз, Сакдарис поспешил на помощь своим, где и получил в ожесточённой рубке, сам не заметив когда и как, свои раны. Савмака и Фарзоя Сакдарис среди покрывавших узкую улицу тел не заметил - не до того было! - но, судя по тому, что он там видел, шансов уцелеть у них не было.

  Пропустив мимо себя всю колонну тронувшихся вслед за хабами напитов, Октамасад со своим десятком пристроился в хвосте. Остановив коней на выезде с балки, Октамасад и его воины молча глядели вслед за удаляющимися под усилившимся дождём по пригородному лугу на север соплеменникам, пока те не скрылись с глаз среди раскинувшихся на берегу залива усадеб.

  Ашвин, вместе с другими слугами вождя и скептухов, ехал на мышастом мерине, на шею которого были накинуты поводья двух шедших по бокам савмаковых коней, как и положено, в хвосте колонны. На левом плече Ашвина висел круглый щит, в руке он сжимал поднятое вгору копьё - в походе слуги знатных скифов ничем не отличались от обычных воинов. Когда хвост колонны напитов выехал из балки, уныло шедший справа от ашвинова мерина Ворон, узнал, должно быть, вдалеке те низенькие ворота, у которых, наказав ждать, оставил его хозяин, и громко, призывно заржал. Но Ашвин повернул вслед за остальными налево, и накинутый на шею мышастого повод потянул Ворона совсем в другую сторону. Косясь выпуклым коричневым глазом на высокую, утыканную наверху железноголовыми чужаками стену, за которой пропал хозяин, Ворон оглашал округу отчаянным ржанием. Переложив копьё в левую руку, Ашвин стал оглаживать его ладонью по спине, пытаясь успокоить.