Сотни восточнобоспорских воинов, заменившие не стенах отправившихся оплакивать и провожать в царство Аида павших сограждан феодосийцев, молча наблюдали с приморской башни и тянущейся от неё к Большим воротам стены за скорбной работой скифов. На грубый прикид, тех собралось в этот закатный час на берегу не больше десяти тысяч. Но, возможно, там были только сородичи погибших.
Среди вынесенных на берег тел вождь Госон скоро обнаружил двух племянников - Тереса и Агаста. Сына Фарзоя удалось отыскать уже ночью, при свете факелов - волны прибили его к берегу в числе последних. Старший брат Скопасис опознал его среди обезглавленных тел лишь по татуировкам да большому родимому пятну слева на животе. Голову Фарзоя так и не прибило к берегу; вероятно, она была расколота, наполнилась морской водой и пошла ко дну.
Ни в этот вечер, ни ночью, ни утром, ни в последующие дни вождь Скилак, его родичи и слуги так и не обнаружили среди сотни с лишним принесенных морем и опознанных соплеменников Савмака. Желая хоть немного подбодрить и утешить закаменевшего от горя старшего брата, Октамасад первым высказал вслух то, о чём Скилак боялся подумать: раз Савмака не оказалось среди убитых, значит, он остался жив и находится в плену.
Проводив после захода солнца к месту временного захоронения у приморской стены на краю хрисалискова сада (это была единственная в городе свободная от застройки земля, не считая священных насаждений возле храмов) павших товарищей, феодосийские мужчины смогли впервые за прошедшие с начала войны 11 дней провести ночь без страха в собственных домах, в тёплых супружеских постелях. Поскольку скифы вели себя тихо и, судя по всему, больше не испытывали желания идти на приступ, утром Левкон и Лесподий посчитали, что феодосийцам пока нечего делать на стенах, и они могут вернуться к обычным мирным трудам, держа, правда, доспехи и оружие под рукой, чтобы при первой тревоге оказаться на стенах плечом к плечу с левконовыми воинами.
Сына Делиада Лесподий назначил гекатонтархом вместо умершего ночью от тяжкой раны Феофила, а поскольку его сотня была тут же распущена по домам, то Делиад с десятью своими соматофилаками остался, как и прежде, в отряде телохранителей царевича Левкона. В первый же вечер Делиад осторожно проверил в дедовом саду свой тайник и утром сообщил Ламаху, что всё в порядке - их золото на месте.
Три дня спустя весь город был поднят на ноги и высыпал на крепостные стены и портовые пристани, с растущей тревогой и испугом глядя на спускавшееся с севера к заливу нескончаемое скифское войско. Левкон, наблюдавший эту внушающую страх картину вместе с неразлучным с ним все эти дни Лесподием, Делиадом, Фадием, Никием и Мосхионом с правофланговой башни Больших ворот, воскликнул бодрым, довольным голосом, услышанным сотнями мрачно притихших на стенах воинов:
- Поздравляю, номарх! Раз Палак ведёт свое войско сюда, значит, возле Длинной стены у него ничего не вышло - наши отбились! А раз не вышло там, то не выйдет и здесь: феодосийские стены и выше и мощнее Длинной стены!
- Не призвать ли на стены феодосийцев? - тихо спросил Лесподий.
- Пока рано, - ответил Левкон. - У скифских лошадей нет крыльев. Если Палак решится на ещё один штурм, ему понадобится время, чтобы изготовить штурмовые лестницы, тараны или придумать что-то новое.
Дни становились всё короче, а изредка появлявшееся на пропитанном влагой небе солнце - всё холоднее. До самого короткого в году дня, когда златоликий Гойтосир пересядет на молодого коня и начнёт взбираться на хрустальную небесную гору с каждым разом всё выше и выше, оставалось около двух месяцев, и ещё столько же - до настоящего весеннего тепла и первой зелёной травы.
Уходя на запад, Палак оставил у Длинной стены наблюдать за воротами дозорную сотню, в слабой надежде, что боспорское войско решится выйти из своего укрытия. Но нет - греки не рискнули выслать вслед за его войском даже дозорных.
Въехав рано наступившим в эту предзимнюю пору вечером на феодосийскую хору, Палак не стал ставить шатёр, а обосновался в более комфортных условиях под черепичной крышей одной из греческих усадеб. Пока готовился ужин, Лигдамис рассказал явившимся к царю старшим братьям и воевавшим под их началом вождям, почему пришлось уйти от Длинной стены. Марепсемис в ответ угрюмо поведал Палаку и прибывшим с ним вождям о ходе недавнего штурма, который, если бы не прибывшая в последний момент к феодосийцам по морю подмога, непременно бы закончился взятием города.
- Город уже был у меня в руках, эх! - с горечью воскликнул Марепсемис, ударив с досадой себя кулаком по колену.
А так пришлось отступить, потеряв только убитыми три с лишним сотни сайев Камбиса и по сотне хабов и напитов, в числе которых оказались и младшие сыновья вождей Госона и Скилака Фарзой и Савмак, первыми поднявшиеся на феодосийскую стену.
- Вот как! - удивился Палак. - Юный Савмак погиб... Как жалко...
Царь обратил полный сочувствия взгляд на сидевших сбоку с угрюмыми лицами и опущенными долу очами вождей напитов и хабов.
- Славный был юноша, подавал большие надежды... Да и сын Госона был ему под стать... Жаль.
На другое утро Палак с братьями, советниками и всеми вождями отправился осматривать город. Не опасаясь вражеских стрел (греки вели себя смирно, как бы намекая: "Не трогайте нас, и мы вас не тронем!"), они выехали по крутому склону на нижнюю "ступень" Деметриной горы, увенчанную храмом Геры. Отсюда лежавшая в сотне шагов Феодосия и вся хора просматривались, словно выложенная на полу мозаичная картина.
Палак долго молча разглядывал город, пытаясь понять, как же расколоть его каменную скорлупу. Ясно, что ломиться в ворота бессмысленно - все они надёжно завалены камнями. Разбивать стену таранами? Сколько дней на это уйдёт?.. Ну почему он не послушался тогда Лигдамиса?! Сейчас Феодосия была бы в его руках!
"Может все же вызвать сюда старика Посидея?.. Нет, он предложит мириться... Хорошо бы мне во сне явился Арий или Папай, как Иданфирсу, и подсказал, как захватить Феодосию".
Развернув вполоборота коня, Палак скользнул мрачным взглядом по унылым лицам сбившихся в кучу за его спиной под каменной оградой храма вождей и советников.
- Ну, что скажете, вожди? Как нам расколоть этот греческий орех?
Вопрос царя повис в воздухе. В ответ никто не проронил ни слова, только кони, мотая головами, позвякивали удилами.
- Не знаете?
- Да мы уже всё перепробовали! - прервал молчание Эминак. - И лестницы, и тараны...
- И насыпь, - подсказал негромко Лигдамис.
- Защищать свои стены греки умеют, как никто, - нашёл оправдание неудачам вождь ситархов Агафирс.
- Вот я и подумал, - возвысил голос Эминак, - может, спалим тут всё, - он обвёл зажатой в руке плетью окружающие город усадьбы, - да и отправимся по домам. Думаю, это будет достаточной карой боспорским собакам за обиду нашему отцу!
Тут, наконец, дозволили себе разомкнуть уста тысячники и вожди, многие из которых уже два месяца не видели свои семьи. Все они согласились с Эминаком, что сидеть здесь дальше и глядеть на неприступные стены незачем, что коням тут уже нечего есть, и пора уходить.
Палаку и самому не меньше других хотелось скорее вернуться к жёнам и детям. В глубине души он уже жалел, что сгоряча затеял эту войну, не принесшую ему ни славы, ни добычи. Боспорское войско оказалось сильнее, чем он думал. Нужно было взять с Перисада выкуп, как советовал Посидей...
Выждав с минуту, Палак сказал, что будет думать до завтра. Если до утра боги не надоумят его, как завладеть Феодосией, он поступит так, как советует Эминак и желают вожди.
Подъезжая незадолго до полудня с друзьями к воротам усадьбы, ставшей его временным пристанищем на хоре Феодосии, Палак велел двоим из них скакать на пастбище за камышовым болотом, где паслись сопровождавшие и кормившие войско в походе царские отары и стада, отобрать и пригнать сюда десяток самых упитанных молодых бычков и столько же коней.
