Въехав в город, Левкон отпустил до утра по домам Делиада и свою сотню, оставив при себе лишь десяток телохранителей. Отослав прислуживавшего ему в походе раба Дидима домой известить жену о своём нечаянном возвращении, он поскакал по обезлюдившим вечерним улицам к дому наварха Клеона у восточного подножья Пантикапейской горы.

  Он застал наварха за ужином. Оправившись от изумления, Клеон усадил царевича на центральное ложе и кликнул жену и рабынь разуть гостя, омыть ему душистой водой руки и ноги и скорей нести на самых красивых блюдах с кухни всё, что там есть съестного.

  В клеоновом андроне было так уютно и тепло (в центре его, на украшенном мозаичными изображениями всевозможных морских обитателей полу стояла на высоких ножках полная пышущих жаром углей керамическая жаровня), и витали такие аппетитные запахи, что забывший в этот день пообедать Левкон почувствовал зверский голод и с благодарностью принял приглашение хозяина.

  Прочитав вручённый ему Левконом приказ басилевса, обязывавший наварха оказывать всяческое содействие царевичу, старик терпеливо ждал, пока гость насытится. Долго ждать не пришлось: Левкону и самому не терпелось как можно скорее покончить на сегодня с делами и поспешить домой к жене, ради чего он пять фарсангов безжалостно гнал коня. Он даже не стал ложиться, а перекусил по-походному сидя. Минут через десять Левкон с улыбкой поблагодарил Клеона и его расплывшуюся в довольной улыбке у дверей хозяйку за прекрасный ужин. Жестом подозвав рабыню с рукомойником, Клеон спросил, какого царевич желает вина. Левкон ответил, что с удовольствием выпьет то же, что и он. Клеон велел виночерпию наполнить позолоченные канфары разбавленным на две трети чуть подогретой водой косским. Пролив по традиции несколько капель на пол, наварх и царевич перешли наконец к делу.

  Коротко рассказав о ситуации у Длинной стены и в Феодосии, Левкон стал деловито обсуждать, как в кратчайший срок переправить в Феодосию пять тысяч гоплитов. Сделать это было совсем не просто. Ведь небольшие паромы и рыбацкие баркасы, которыми незадолго до этого за несколько дней, при тихой, к счастью, погоде, перевезли через Пролив в обе стороны больше тридцати тысяч воинов и столько же коней, для плавания в сердитых водах осеннего Эвксина не годились, а все большие суда вот уже месяц как сохли на берегу. Чтобы стянуть их обратно в воду, поставить мачту и оснастку требовались усилия многих людей, а между тем, почти все пантикапейские гребцы и матросы, вооружившись копьями, мечами и щитами, ушли защищать Длинную стену. По этой причине от использования военных кораблей, требовавших огромных экипажей, сразу отказались. Решили задействовать в экспедиции торговые суда, могущие вместить от ста до двухсот пеших воинов. Таким образом, для перевозки пятитысячного войска понадобится всего 30-35 судов - вдвое меньше, чем имелось в одном только Пантикапее. Экипажи Левкон планировал составить из своих воинов, среди которых было немало умелых гребцов и опытных моряков.

  Напомнив царевичу, что утро вечера мудренее, Клеон пообещал завтра на рассвете собрать всех столичных судовладельцев в пританее. Выйдя к ждавшим его на улице телохранителям, Левкон попрощался с провожавшим его навархом, сел на коня и отправился в порт: насытившись сам, он вспомнил о необходимости обеспечить идущее следом голодное войско ужином в харчевнях за счёт басилевса и ночлегом под крышей пустующих портовых складов. Затем он счёл себя обязанным дождаться восточнобоспорских гоплитов возле Скифских ворот, проводил их по пустым ночным улицам в порт и лишь после этого, уже далеко заполночь, отправился, наконец, домой.

  Спрыгнув возле царской конюшни с коня, он попрощался до утра с телохранителями (кроме двоих, которым декеарх приказал проводить царевича с факелами до дверей его дома) и поспешил в Старый дворец к своей возлюбленной супруге.

  Шесть проведённых в разлуке с женою дней и ночей показались Левкону шестью годами. Несмотря на то, что их счастливый семейный союз длился вот уже 18 лет, их взаимная любовь ничуть не угасла с годами, как это почти всегда бывает. И в 34 года тело его Гереи оставалось столь безукоризненно совершенным, притягательным и желанным, что Левкону порой казалось, что он женат не на земной женщине из плоти и крови, а на неподвластной разрушительному времени богине, которая и в сорок, и в шестьдесят, и в семьдесят будет выглядеть двадцатилетней...

  Проведя добрую часть ночи на супружеском ложе без сна, Левкон, тем не менее, проснулся с первыми петухами, приветствовавшими из-под высокой крыши Нового дворца горластыми криками занимающуюся за Стеноном зарю. Поборов возникшее у него желание ещё раз насладиться Гереей перед предстоявшей им новой долгой разлукой, он осторожно выбрался из её сонных объятий, прихватил со столика горевший всю ночь светильник (они любили ласкать друг друга при свете, что делало наслаждение вдвое сильнее) и вышел в зашторенную плотным замшевым пологом переднюю комнату. Взглянув на тихо спавшую на софе около двери с зажатыми между подогнутых к животу коленок ладонями молоденькую светловолосую рабыню, которой их с женой сладострастные стоны и вскрики, должно быть, долго не давали заснуть, Левкон надел висевшую на спинке стула чистую, выглаженную тунику, сунул ступни в найденные возле стула мягкие домашние башмаки и двинулся по коридору в дальний конец гинекея.

  Бесшумно войдя в спальню дочери, он осторожно раздвинул тонкую, как паутина, кисею висящего над ложем балдахина. Прикрытая по плечи расцвеченным алыми цветами зелёным атласным одеялом, его маленькая чернокудрая красавица-царевна сладко спала на правом боку лицом к выходящему в сад окну, прикрытому из-за холодов деревянной ставней, в объятиях тесно прильнувшей к ней сзади чернокожей рабыни, согревавшей её своим горячим телом. Едва тусклый свет лампиона в правой руке Левкона осветил лица девушек, чутко спавшая юная рабыня открыла опушенные густыми длинными ресницами веки и испуганно уставилась на хозяина огромными миндалевидными глазами. Отпустив занавеску, Левкон предостерегающе поднёс палец к губам и с минуту с нежной улыбкой любовался дочерью. Затем, медленно наклонившись, слегка коснулся губами её бархатной, как лепесток цветка, щёчки и так же бесшумно, словно навеянное Морфеем сновидение, удалился.

  Сойдя вниз, Левкон разбудил дворецкого Арсамена. Спустившись в подвал, тот открыл дверь расположенной под его комнатой спальни рабов и поднял с покрытых грубыми рогожами тюфяков, настеленных прямо на глиняном полу, полтора десятка её обитателей - раз хозяин уже на ногах, рабам дрыхнуть негоже! Привычно ополоснувшись с головы до ног холодной водой в расположенном рядом с кухней домашнем бальнеуме, Левкон наскоро перекусил оставшимися от нетронутого вчера ужина закусками и, прислушиваясь к голосившим под крышей Нового дворца петухам, поспешил в андрон.

  Дидим, присев на корточки, натянул на ноги хозяина старательно вычищенные скифики, а дворецкий Арсамен помог застегнуть вновь засверкавшие после чистки зеркальным блеском латы. В этот момент в андрон вбежала в одной короткой тунике Герея, с распущенными, растрёпанными волосами, растревоженным лицом и немым упрёком в глазах. Бросившись в раскрытые объятия засветившегося тотчас нежной улыбкой мужа, она охватила мягкими белыми руками его шею, прижавшись высокой, бурно вздымающейся грудью и мягким округлым животом к его холодному панцирю, и впилась в его губы долгим страстным поцелуем. Наконец, волевым усилием он оторвал свои уста от её ненасытных медовых губ и нежно высвободился из сладкого плена её рук.

  - Почему ты не разбудил меня? - мягко упрекнула она его, тотчас отыскав рукой под обшитым бронзовыми полосами кожаным подолом туники его поднявшийся в боевую стойку фаллос.

  - Ты так сладко спала. Мне было жаль тебя будить, моя богиня, - ответил он хрипловатым от желания голосом.

  - Глупый! У меня ещё будет время выспаться, когда тебя не будет рядом, а пока... изволь идти за мной.