После того как скифы, не обращая внимания на потери, приставили лестницы к стенам, Лесподий (сменивший по настоянию Никия свой чересчур заметный командирский шелом на шлем попроще) выхватил меч и спустился с Никием и десятью телохранителями (другие десять ждали с осёдланными конями под стеной) с привратной башни на примыкающую к ней слева стену. Громко подбадривая и помогая, где нужно, своим мечом её защитникам, он двинулся к Деметриным воротам.

  Забыв в горячке боя о страхе, горожане скидывали на головы скифам с мерлонов тяжёлые брёвна и камни, лили из ковшей на них непрестанно подаваемый с помощью верёвок на стену кипяток, дружно отпихивали рогачами лестницы. Когда номарх с обагрённым вражеской кровью мечом добрался до Деметриных ворот, откуда была видна вся стена на запад и на восток, он с радостью убедился, что феодосийцы нигде не дрогнули и скифы всюду получили энергичный отпор. Лестницы повсеместно были сброшены и везде скифы отхлынули назад, унося с собой убитых и раненых и утаскивая лестницы.

  На стене началось бурное ликование, тотчас подхваченное внизу сотнями визжащих от радости женских и детских голосов. Вмиг освободившись от угнетавшего их все последние дни тягостного чувства, что они оказались брошены властями Боспора на произвол судьбы, и порождённого им страха и глухого отчаяния, защитники города обнимались, целовались, восторженно вопили, смеялись, плакали, возносили, молитвенно воздевая руки к небу, хвалу родным богам, кричали в спину скифам отборные ругательства и обидные насмешки. Враг оказался вовсе не так силён и грозен, каким виделся ещё полчаса назад.

  Когда победная эйфория немного спала, горожане снесли вниз и положили под стеной убитых и раненых товарищей, где ими тотчас занялись врачи. Вскоре Лесподию доложили, что всего в это утро от скифских стрел погибло 45 человек и 68 были ранены (не считая тех, кому посчастливилось отделаться царапинами и ссадинами) - неизмеримо меньше, чем потеряли скифы!

  Но расслабляться было рано: у скифов всё ещё было внушительное численное превосходство, и они могли повторить атаку в любой момент. Лесподий приказал мальчишкам собрать и принести отцам и старшим братьям все залетевшие в город скифские стрелы, и сделать у каждого мерлона новые запасы камней, а всех кузнецов, столяров и оружейников отправил в их мастерские - готовить для варваров новую порцию дротиков.

  Явившиеся к полудню в усадьбу напротив западных ворот Феодосии, в которой со вчерашнего дня обосновались Марепсемис, Эминак и тысячник Камбис, вожди мрачно доложили, что неудачный штурм стоил им почти двух тысяч убитых, раненых и покалеченных при падении воинов.

  - Ничего, греки тоже наверняка немало потеряли от наших стрел! - бодрым голосом воскликнул Эминак, но никто из вождей, похоже, эту его уверенность не разделял. Предложение повторить атаку тёмной ночью или дождавшись тумана, не вызвало у них энтузиазма. Выражая общее мнение, вождь напитов Скилак возразил, что в этом случае мы не сможем стрелять, и греки нанесут нам ещё большие потери.

  - А подкрасться к ним незаметно не дозволят сторожевые псы, - добавил вождь хабов Госон.

  Ну что ж, оставалось только одно - выломать крепостные ворота таранами. Марепсемис вызвал к себе греческих мастеров и велел им изготовить как можно скорее три тарана - по одному на ворота.

  Задумчиво нахмурив широкий лоб и почесав заскорузлым ногтём большое коричневое пятно на лысой голове, кузнец Далат от имени десяти своих товарищей ответил царевичу, что на изготовление трёх таранов им понадобится девять дней - по три дня на таран. Свирепо полыхнув на греков гневными очами, Марепсемис потребовал, чтобы через шесть дней тараны были готовы.

  - Но изготовление хорошего, крепкого тарана - сложное и трудоёмкое дело, а нас слишком мало, - попытался пояснить Далат.

  - Всё, что вам понадобится, смело берите в здешних усадьбах, - нетерпеливо перебил мастера Марепсемис. - Берите в помощь себе наших воинов и коней - сколько потребуется. Работайте день и ночь, но тараны должны быть готовы как можно скорей. Если ваши тараны помогут мне взять город, каждый из вас получит из добычи долю сотника. Ступайте!

  Поклонившись в пояс обедавшим на расстеленных на мозаичном полу андрона цветастых чепраках царевичам и вождям, греки, подталкивая друг друга, поспешили к выходу, сопровождаемые, как овцы пастухом, сотником Атреем.

  Не успели они выйти, как во дворе послышался топот десятка коней и раздался радостный возглас Атрея:

  - О, Ториксак! Рад тебя видеть, брат! Тебя отпустили?

  Спустя несколько секунд в андрон вошёл сотник Ториксак. Поклонившись царевичам, он пожелал здравствовать всем присутствующим, скользнув быстрым взглядом по их лицам и на миг задержавшись на хмуром лице отца, не разгладившего суровую складку между насупленных бровей даже при нечаянном появлении вырвавшегося из боспорского плена старшего сына.

  О рождении сына и смерти младшей жены Ториксак узнал от побратима Тинкаса, когда после обмена послов возвращался вместе с ним от Длинной стены в скифский табор. Сохраняя наружное спокойствие, как и подобает воину, Ториксак ощутил в душе сильную горечь и жалость к юной Евноне, которой боги отмерили столь малый срок земных радостей. О рождённом ею сыне, ставшем её невольным убийцей, Ториксак сразу забыл, должно быть, оттого, что ни разу его не видел и не представлял даже, как он выглядит, в отличие от несчастной Евноны, которая стояла перед его мысленным взором во всей волнующей красе нагого полудетского тела, как живая...

  На другое утро Тинкас позвал Ториксака к царю. Положа дружески руку ему на плечо, Палак поздравил сотника с рождением сына, посочувствовал утрате жены и спросил, нет ли у него желания съездить в Неаполь, повидать новорожденного сына и схоронить жену. Ториксак ответил, что по приказу царя готов скакать куда угодно, но поскольку умершую жену его приезд не оживит, то он хотел бы остаться здесь с войском до конца войны. Судя по возникшей на губах Палака улыбке, ответ сотника пришёлся ему по душе: пока идёт война, настоящий воин не должен думать ни о жёнах, ни об оставшихся дома детях! Ну что ж, в Неаполь он пошлёт другого гонца, а Ториксаку царь предложил съездить к Феодосии, показаться отцу, братьям и прочей родне, а заодно поглядеть, как там идут дела у Марепсемиса с Эминаком. На это у него есть пара дней, пока строится таран.

  Ториксак охотно воспользовался возможностью повидаться с родными и порасспросить отца о новорожденном сыне и смерти Евноны. Через десять минут он уже мчал с десятком своих воинов вместе с царским гонцом и его охраной мимо пустых сатавкских селений на запад...

  - Ты поспел как раз к обеду, сотник! - сказал Марепсемис с кислой улыбкой - посланец Палака, будто нарочно, прибыл в самое неподходящее время!

  - Садись, перекуси с нами с дороги. Расскажи, как там у Палака? Он уже прорвался за Длинную стену? Нам, как видишь, удалось.

  Усевшись на расстеленный проворным марепсемисовым слугой напротив старших царевичей чепрак, Ториксак ответил, что царь ждёт, когда неапольские греки изготовят таран. Поедая принесенную слугами с поварни на широких лепёшках варёную конину с солью и луковицей, Марепсемис поведал, с помощью какой хитрости ему удалось захватить без боя феодосийскую хору, потом неохотно в двух словах рассказал о сегодняшнем неудачном штурме города с помощью лестниц и своём решении ломать вражеские ворота таранами.

  После обеда Ториксак поехал вместе с отцом и вождём хабов Госоном по лугу вокруг города, внимательно оглядывая его высокие, мощные стены. Увидев по прибытии в расположение напитов на восточной стороне количество убитых и покалеченных при сегодняшнем неудачном штурме, он понял, почему за всё это время на угрюмых лицах отца, вождя Госона и сопровождавших их воинов не мелькнула даже тень улыбки...

   Дабы греки в будущем не потревожили покой павших скифских воинов, решено было предать их земле за пределами феодосийской хоры, к северу от болотистой поймы реки. Оставив под Феодосией тысячу сайев, которые не понесли утром потерь, четыре подчинённых Марепсемису племени повезли вечером своих завёрнутых в чепраки убитых хоронить в вольную степь. К их приезду посланные ещё днём молодые воины успели вырыть в песчаном грунте с помощью акинаков и щитов четыре большие квадратные ямы, в которые воины уложили рядами в несколько слоёв своих павших соплеменников - с конской сбруей, щитами, оружием и несколькими стрелами в горитах. Совершив под предводительством вождей все полагающиеся молитвы и обряды, воины насыпали над ними из башлыков всем миром невысокие курганы, вставшие, как четверо братьев, слева от уходящей в сочащееся тёмной кровью закатное небо дороги.