Едва Эпион закончил знакомство с неапольскими коллегами, Полистрат поспешил завести разговор о болезни Скилура, оказавшейся, увы, неизлечимой, о чём он предупредил уважаемого Посидея сразу после осмотра с коллегами старого повелителя скифов. Полистрат весьма доволен, что сам знаменитый Эпион вчера целиком и полностью подтвердил его правоту. Тоесть, ему, конечно, очень и очень жаль, что он оказался прав, и наш высокоучёный боспорский гость оказался бессилен помочь нашему глубокопочитаемому владыке, - поспешил исправить свою невольную оплошность словоохотливый старик, очевидно мнивший себя врачевателем ничуть не худшим (а то и лучшим!), нежели заезжее боспорское светило. Из разговора с ним (его молодые спутники скромно молчали и слушали) Эпион не без удивления узнал, что о том, что старому царю осталось жить месяц, знает уже весь город, как и о том, что этим утром Скилур созвал во дворец всех своих родичей и скифскую знать, чтобы объявить им кому надлежит стать его преемником на скифском "троне", представляющим собой всего-навсего шкуру самого большого в Скифии белого быка, приносимого в жертву Зевсу-Папаю перед избранием воинами нового царя. На вопрос Эпиона, кто же будет новым владыкой скифов, Полистрат без запинки ответил, что - в этом нет ни малейших сомнений! - конечно же, любимец старого царя, его младший сын Палак.
- Но прислушаются ли вожди и воины во время выбора нового царя к совету Скилура после его смерти - это ещё вопрос! - счёл необходимым вмешаться в разговор Полидем.
- Ха-ха! Уважаемый коллега Полидем ещё слишком мало пожил среди скифов, если в этом сомневается! - тотчас с жаром возразил Полистрат. - Авторитет старого царя, сумевшего возродить могущество Скифии из пепла после гибельного нашествия роксолан, столь велик среди скифов, что они послушаются его даже мёртвого. Я готов поспорить с кем угодно на что угодно, что новым царём скифов будет именно Палак!
Полидем от предложенного пари благоразумно уклонился.
Эпион выразил желание, пока Посидей с сыновьями занят во дворце, принести жертву Зевсу-Папаю в здешнем храме и осмотреть скифскую столицу при свете дня, тем более что установившаяся после ночной грозы нежаркая погода благоприятствовала прогулке. Все три местных врача вызвались составить ему компанию и в полной мере удовлетворить его любопытство, вполне понятное и естественное в незнакомом городе.
Выйдя на улицу, они очутились в потоке пеших и конных скифов - мужчин, женщин, детей, стариков - двигавшихся от городских ворот к центральной площади. Оказавшись на площади, Эпион увидел, что вся она заполнена густою и всё прибывающей толпой. Здесь Эпион имел случай лишний раз убедиться в особом пристрастии скифов (как, впрочем, и сарматов) к украшению своих одежд, шапок и даже обуви яркими орнаментами, цветочными и звериными узорами (по части вышивки скифские женщины были большие мастерицы!), не говоря уж о множестве нашитых на них блестящих рельефных пластинок и фигурок из золота, серебра, бронзы или, на худой конец, меди или кости, выполненных в неповторимом "зверином" стиле. Местные эллины (многие из них переняли скифский стиль одежды), правда, без женщин, тоже почти все были здесь, кучкуясь возле храма Зевса и под навесом портика, примыкающего к оштукатуренной и покрытой росписями каменной стене, отделяющей дома Посидея и его старшего сына Дионисия от агоры с южной стороны.
На вопрос Эпиона, по какому поводу собралась эта толпа, Полистрат пояснил, что по сведениям, просочившимся из дворца, Скилур собирается выехать сегодня в степь, и жители столицы пришли к царской цитадели в надежде в последний раз увидеть своего старого владыку живым и проститься с ним.
Поднявшись со своими спутниками на верхнюю ступень храма между потеснившимися местными эллинами, со всех сторон почтительно приветствовавшими лекаря боспорского басилевса и донимавшими его единственным вопросом: неужели для их почтенного старого царя нет больше никакой надежды? - он принялся разглядывать неапольскую агору, величественный конный монумент в самом её центре и живописную эллинско-варварскую толпу вокруг.
Храм Зевса-Папая, построенный по проекту Посидея, покоился на трёхступенчатом стилобате в южной части агоры, как и полагается, входом на восход. Переднюю и тыльную стороны прямоугольного храма украшали по четыре массивные квадратные колонны, удерживавшие украшенный барельефными изображениями популярных в этих краях богов и героев треугольный фронтон под двускатной ярко-красной черепичной крышей. Его левая стена почти впритык примыкала к тянувшемуся вдоль эллинского квартала каменному портику, а с другой стороны, из устроенных в стене на равном расстоянии друг от друга высоких ниш благодушно взирали на агору, конную статую царя и царский дворец четыре раскрашенные статуи высотой в полтора человеческих роста с невысокими квадратными жертвенниками возле каждой. Эпион без труда определил кого изображали эти статуи: на ближнем ко входу в храм пьедестале стоял, накинув на плечи львиную шкуру и опершись на огромную дубину, могучий Геракл (скифы называли его Таргитаем), за ним - сребролукий Аполлон (по-скифски - Гойтосир), далее, опершись одной рукой на овальный щит, а другой - на копьё, глядела на площадь и царскую цитадель мудрая Афина, и наконец, последним в этом ряду стоял с копьём в руке непобедимый Ахилл. С противоположной стороны агора замыкалась высокой жёлтой оштукатуренной стеной царской цитадели, занимавшей весь северный угол столицы, а по бокам её границей служили деревянные навесы с расположенными под ними торговыми лотками, за которыми виднелись тесными рядами верха шатров и юрт и выпуклые дуговидные крыши кибиток.
В центре трапециевидной площади, которую большинство скифов называли на своём языке "торжищем" или попросту "торгом", на самой макушке холма, на котором скифские цари, прогнав оттуда два века назад тавров, возвели свою столицу, возвышался, выехав на мощном бронзовом коне на крутой каменный курган, бронзовый царь Скилур. Позеленевший от времени и дождей широкогрудый царский жеребец застыл на скалистой макушке головой к царской цитадели и раскинувшимся за ней на полночь скифским степям, развевающимся пышным хвостом - к греческому храму и вздымающимся ступенчато к небу на юге тёмно-зелёным массивам Таврских гор. Гордо восседая с непокрытой головой на богатырском коне, Скилур устремил взор поверх Золотых ворот и крыши своего дворца куда-то за горизонт. Его поднятая вверх и отведённая чуть в сторону правая рука указывала унизанной короткими острыми шипами царской булавой на северо-восток - туда, где за Меотидскими болотами простирались бескрайним зелёным морем сочные степи, из которых несколькими поколениями ранее скифы вынуждены были отступить сюда, в тесный, как переполненный винный бурдюк, Таврийский полуостров под натиском нахлынувших из-за Танаиса сарматских племён. Навек застывший в бронзе Скилур будто указывал своему народу на оставшиеся там могилы предков, к которым, восстановив со временем прежнее своё многолюдство и могущество, скифы рано или поздно должны вернуться...
Но вот по площади, словно волны по ковыльной степи, из конца в конец прокатились приглушенные выкрики: "Едут! Едут!" - и густая толпа конных и пеших скифов, будто разрезаемая невидимым клинком, стала раздвигаться в стороны, освобождая неширокий проезд наискосок от горевших червонным золотом ворот царской крепости, мимо бронзового Скилура и заднего фасада храма Зевса-Папая до выезда к юго-западным воротам.
Первым из ворот цитадели выехал на широкогрудом, толстоногом, золотисто-гнедом коне молодой скиф в обшитом блестящими, как рыбья чешуя, стальными пластинами кожаном доспехе, с лёгкостью удерживавший одной рукой позолоченное древко высокого, увешанного множеством конских хвостов царского бунчука. За ним по трое в ряд, с поднятыми вгору короткими копьями ехали двенадцать могучих, отборных воинов, охранявших царский бунчук и самого царя. Внушительная даже на их фоне, несмотря на небольшой рост, фигура переднего всадника с выпяченной колесом грудью, широкими плечами и толстенными, как у обычных людей ноги, ручищами невольно приковывала к нему все взгляды. Несоразмерно маленькая круглая голова воина в кожаном шлеме-башлыке, покрытом спереди и по бокам традиционными скифскими зверовидными серебряными бляхами, росла, казалось прямо из покатых, бугрившихся мышцами плеч. Его небольшие круглые серые глаза под сурово насупленными белёсыми бровями глядели задумчиво-печально. Он направлял своего богатырского коня прямо в расступавшуюся молчаливо и покорно перед ним толпу, казалось, не замечая никого и ничего вокруг, погружённый в свои невесёлые думы, будто ехал один по пустынной степи. Плоское широкое лицо с полными, как у хомяка, румяными щеками, небольшой, широкий, приплюснутый нос, росшая прямо от середины щёк широкая, короткая, русая борода, закрывавшая прямые скулы, квадратный подбородок и толстое горло, пышные, длинные, опущенные вниз поверх бороды усы - всё это придавало головному царскому воину малопривлекательный и угрожающий вид опасного, сознающего свою грозную силу зверя.
