Младший из скилуровых сыновей, до сей поры отмалчивавшийся, поднял правую ладонь к уху, требуя тишины, и когда все затихли и все взоры устремились на него, сказал своё веское слово:

  - Полагаю, нам не нужно сейчас никого посылать к Перисаду... Предоставим будущему владыке скифов решить со своими вождями, как покарать боспорцев за нанесенное сегодня царю Скилуру жестокое оскорбление.

  Возражать наследнику Скилура никто не стал...

  Утром, после сытного завтрака, похоронная процессия двинулась дальше на полночь. Перебравшись вброд через мелководное низовье Пасиака, колесница Скилура неспешно покатила непаханой степью вдоль поросших коричнево-зелёным камышом болотистых Гнилых озёр к Тафру. Поодаль пастухи гнали питавшие многочисленных спутников царя табуны и отары.

  В крепости Тафр, в которой жили с семьями шесть сотен сайев, стороживших единственный удобный проход на Таврийский полуостров, перегороженный в самом узком месте глубоким рвом, высоким валом и каменной стеной, царский поезд дожидался посланец царя роксолан Тасия - сына прежнего царя Гатала, внука знаменитой царицы Амаги. Он сообщил царевичам, что владыка роксолан, желая отдать прощальный поклон своему старшему другу Скилуру и тётушке Аттале, ждёт их возле Каменной могилы.

  Миновав узкий длинный перешеек между Каркинитским заливом Эвксина и солёными Гнилыми озёрами, царский поезд выкатился в ровную, как ковёр, малотравную, маловодную степь Северной Скифии и повернул на восход.

  На третий день, под вечер, впереди показался на плоской равнине одинокий каменный бугор, напоминающий издали панцирь вылезшей из реки погреться на солнышке громадной черепахи. По скифским преданьям богатырь Таргитай схоронил здесь в песчаном кургане поверженного им огнедышащего крылатого змея-дракона, лютого пожирателя людей, придавил сверху огромными, неподъёмными камнями и запечатал на веки вечные таинственными знаками-тамгами.

  Слева от могилы, на некотором удалении вились к низким, окрашенным в закатный багрянец облакам сизые дымки большого стойбища. Подъехав ближе, скифы увидели на лугу за неширокой, поросшей густыми высокими травами и кустами рекой, разделившей своими светлыми водами Великую степь между скифами и роксоланами, освещённый вечерними кострами кочевой табор роксолан, составленный, как обычно, из внешнего кольца островерхих шатров, внутреннего кольца женских кибиток и большого царского шатра в середине.

  Приказав ставить свой табор напротив табора роксолан, в сотне шагов севернее Каменной могилы, сыновья Скилура с десятком вождей и всей своей многочисленной роднёй поехали к реке, куда с другой стороны подъезжали шагом сотни полторы всадников в полыхающих червлёным золотом острых шапках и одеждах, с развевающимся над ними многохвостым царским бунчуком. Рядом с широкоплечим крепышом-бунчужным скифы без труда опознали 52-летнего царя Тасия и трёх его сыновей: 30-летнего Медосакка, 27-летнего Скифарба и 22-летнего Гатала. Но не они, а семь ехавших бок о бок с ними женщин в высоких, отороченных тёмным мехом островерхих колпаках, с ниспадавшими на плечи тонкими цветными накидками, сразу приковали к своим ладным фигуркам и прелестным личикам жадные взгляды скифов, встречавших дорогих гостей на правом берегу реки.

  То были жена Тасия, царица Плина, жёны его сыновей и три незамужних младших дочери царя роксолан. Обычай дозволял сарматам иметь только одну законную жену (хоть никто не возбранял им иметь сколь угодно наложниц). Как и мужчины, роксоланки были вооружены акинаками и луками в горитах с богатой отделкой, а уздечки и нагрудные шлеи их коней (кроме двух младших дочерей) украшали оправленные в золото кисти из красных, чёрных и жёлтых волос собственноручно убитых врагов. В отличие от скромных скифских женщин, занятых домашним хозяйством и рабски покорных от колыбели до могилы своим отцам, мужьям и взрослым сыновьям, гордые сарматки держались со своими мужчинами на равных.

  Когда роксоланы стали выезжать, не замочив ног, из неглубокой в этом месте реки на скифский берег, встречавшие их скифы сочли неудобным и дальше воровато пялиться на женщин и обратили свои взоры на Тасия.

  На узком медно-красном от степного горячего солнца и ветра лице царя роксолан уже явственно проступили признаки незаметно подкравшейся старости: на высоком лбу и впалых щеках пролегли глубокие борозды морщин, под узкими азиатскими глазами набрякли свинцово-тёмные мешки, в тёмно-каштановых усах и ниспадающей широким клином на впалую грудь бороде всё заметнее проступала серебристая паутина.

  Тасий остановил коня за пять шагов до старших скифских царевичей, восседавших на темномастых конях чуть впереди остальных. Разом с царём натянули поводья и все его спутники.

  Марепсемис, как старший в роду, приветствовал владыку роксолан, приходившегося ему по матери двоюродным братом, его супругу, сыновей, дочерей и всех его спутников на скифской земле. Тасий в ответ высказал сынам и всем родичам Скилура сочувствие и печаль всех роксолан из-за того, что их великий отец и царица Аттала решили покинуть Землю и отправиться на Небо к пращурам. Скифы и роксоланы, приложив ладони к сердцу, обменялись церемонными поклонами, после чего скифы развернули коней и, смешавшись с роксоланской роднёй, поехали медленным шагом к разгоравшимся в сотне шагов от берега кострам своего походного табора.

  Сыновья и все родичи Скилура и Тасия, конечно же, давно и хорошо знали друг друга. Они не раз вместе веселились на свадьбах и иных семейных празднествах, охотились и состязались в бескрайних роксоланских степях, донапровых плавнях и в лесах приморской Гилеи, устраивали совместные набеги за рабами и прочей добычей на обитателей непролазных лесных полночных дебрей. В этих походах вместе с братьями отважно охотились за скальпами врагов и мечтавшие о замужестве юные роксоланки. Три года назад во время одного из таких горячащих кровь и веселящих сердце набегов Палак влюбился в 16-летнюю царевну Амагу. Вернувшись с добычей в Неаполь, он попросил отца просватать за него запавшую ему в сердце дочь Тасия.

  Скилур отправился с любимым младшим сыном за Герр в кочевую ставку Тасия. Узнав о цели приезда, Тасий ответил, что коль жених придётся Амаге по душе, он с радостью отдаст за него свою любимицу, но неволить её не будет, и послал за дочерью. Но предложение выйти замуж за младшего сына скифского царя не обрадовало Амагу: куда больше ей нравился старший сын Скилура Марепсемис, слухи о бычьей силе и неутомимости которого на любовном ложе будоражили её девичье воображение. К тому же, она полагала, что именно старшему сыну Скилура достанется золотая булава скифского царя. Поэтому царевна гордо заявила, что согласится выйти замуж лишь за будущего скифского царя. Тасий с улыбкой высказал надежду, что милостью Папая, Амаге придётся ещё долго сидеть в девах возле отца с матерью.

  Скилур, желавший, чтобы и после его ухода к предкам тесная дружба и союз скифов и роксолан оставались нерушимы, взял с Тасия клятву, что по его смерти тот отдаст дочь в жёны его преемнику. Тасий, для которого союз со скифами был не менее важен из-за возраставшей с каждым годом угрозы со стороны копивших силы за Доном аорсов, охотно дал такую клятву в присутствии царицы Плины и самой Амаги.

  Палак уехал тогда из царской ставки в сильной обиде на отвергшую его надменную красавицу и постарался выкинуть её из головы. Но теперь, когда именно его отец избрал своим преемником, желание распластать на ложе и укротить, как дикую степную кобылицу, не оценившую его тогда роксоланскую гордячку, разгорелось в нём с ещё большей силой. Правда, до этого было ещё далеко: он должен прожить целый год в благопристойной скорби по отцу, прежде чем позволит себе привести в дом новую жену...

  Палак с затаённой радостью успел заметить при встрече, как расцвела и ещё больше похорошела Амага за те три года, что он её не видел, как разбухли под узорчатым сарафаном её груди и округлились бёдра.

  По пути от реки к стану Палак, старательно хранил подобающий угрюмо-скорбный вид, борясь с искушением оглянуться на ехавшую с сёстрами и невестками во втором ряду Амагу. Пусть не думает, что перед ней всё тот же влюблённый юнец, что и три года назад! Теперь, зная, что никуда она от него не денется, он мог себе позволить отомстить будущей жене показным равнодушием за нанесённую ему когда-то обиду.