В последний день перед отъездом Машка с утра напялила на себя это нелепое платье. Оно было каким-то старомодным, с отложным воротничком,  только что нафталином не пахло, и вовсе ей не шло.

Она шагала теперь, гремя крупной галькой, вдоль самой прибойной линии, отмеченной слизью и вынесенными на берег водорослями. Временами Машка наклонялась и, подобрав круглый гладкий голыш, швыряла его в воду, но камни улетали недалеко и плюхались в море в нескольких метрах от берега.

Андрей молча брел за ней по склону, но к морю не спускался. С самого утра он чувствовал себя простывшим, и к воде его не тянуло.

Ветер до рассвета надул над морем тучи, и солнце временами пропадало, гася и вмиг сводя на нет тени, а затем вспыхивало снова. Под ногами хрустела выжженная трава, и залпами сухих искр врассыпную выстреливали кузнечики.

Машка за что-то на него дулась, но это случалось с ней часто, и сейчас он чувствовал себя слишком разбитым, чтобы выяснять, в чем дело.

Наконец Машка поднялась к нему и, переводя дух, села на землю.

 - Что, если я беременна? – спросила она вдруг.

 Машка смотрела на него пристально, как-то изучающе, что ли, и он совсем растерялся под этим взглядом. Из носа текло и он поспешно вытащил мятый и грязноватый платок. Высморкавшись, но не получив от этого облегчения, он снова поднял на нее глаза. В носу щипало от пыли, скопившейся в платке, и он как нельзя не к месту два раза чихнул.

 Теперь Машкино лицо выглядело злым.

 - Ты серьезно?  - поспешно пробормотал он. - То есть… Ты уверена?

 - Нет блин! – Машка резко откинула с лица волосы. – Хотя, с тех пор, как твоя мать отказалась выслать нам денег…

 Андрей пораженно уставился на нее.

 - При чем здесь?..

 - Гондоны давно в глаза видел? – перебила его Машка.

 - Ну... Я вроде всегда успевал... А что у тебя?.. У тебя же, вроде… Вроде, рано еще?..

 Машка покосилась на него с недоверием и чем-то похожим на брезгливость.

 - О Господи! Ты что, их считаешь?.. Как физрук! Он тоже всегда знает, когда у кого месячные. Вечно: «У тебя в этом месяце уже два раза были!..» Придурок…

 Машка скорчила гримасу. Потом задумалась.

 - Ну вот сколько мы здесь? Месяц?

 - Дней двадцать…

- Ну пусть двадцать, да еще дней десять там. Вот и смотри…

 Она принялась считать, загибая пальцы.

 - Уже несколько дней, как должны!.. – заключила она.

- Ты уверена? – еще раз повторил Андрей и почувствовал себя ослом.

 - А что если да? - Машка вдруг взорвалась. – Что, если да?

 Андрей сглотнул слюну. Он изо всех сил старался теперь встретить новость как мужчина. В конце концов, Машку он любил. И когда-нибудь, пусть и очень нескоро, это все равно бы случилось. Где-то в глубине таилась мысль о маме, которая, конечно же, поможет. Не оставит же она своего собственного внука. И эта мысль поддержала его как ничто другое. Андрей вздохнул и почесал подбородок уже спокойнее. Пожалел, что щетина растет еще так неохотно.

 - Ну значит, заведем спиногрыза, - сказал он и покровительственно обнял ее за плечи. И тут же подумал, что, кажется, голос прозвучал твердо, как надо.

 Машка смотрела на него недоверчиво, словно ожидала совсем другой реакции. И он весь раздулся от гордости. Ему стало почти весело.

 - А что, моя мать мечтает о внуках! Она, правда, скажет: "Съездил к морю, блин. Привез улов!" Но все равно обрадуется, – Андрей рассмеялся. Потом снова достал платок и высморкался.

Машка задумчиво покачала головой.

 - А мои будут в ужасе...

 - Но обрадуются же?

 - На самом деле - нет. Реально - придут в ужас, - она хихикнула. - Ну да и ладно...

Когда они снова добрались до пляжа, была уже ночь. Машка, в его футболке, облитой вином, повисла у него на руке, и смеялась не переставая.

 Такой она нравилась Андрею, пожалуй, больше всего, и потому он никогда не мешал ей пить. Он, правда, подумал сегодня, что ей, может быть, теперь пить и не стоило. Но она так уверенно говорила, о женщинах "в ее положении", и, в конце концов, из них двоих медиком хотела стать она.

 С моря подул ветер, и Андрей поежился.

 - Мне кажется, что дубак? – спросил он.

 - Какой дубак?! Смотри не зарази меня, папочка, - хрипло и пьяно захохотала Машка, - Весь улов потравишь.

 Андрей засмеялся. Он чувствовал себя веселым и бесстрашным, как человек, уже прыгнувший в пропасть. В который уже раз за вечер, он спикировал к Машкиным ногам и чмокнул ее в мягкий, чуть выпуклый животик.

 - О, Господи, хватит! Там нет еще ничего, кроме лишнего жира. Он сейчас еще во-от такой, - Машка, прищурившись, почти сомкнула большой и указательный пальцы, показывая размер кого-то, не больше песчинки. И стала раздеваться.

 - Пойдешь со мной? – спросила она.

 Андрей поежился и посмотрел на море, с рокотом накатывающее на замусоренный песок и камни пляжа. Оно было черным и непроглядным, и Андрей снова подумал, что лучше бы не пускать теперь Машку в воду одну. Но думать о холодной воде было неприятно. Уже несколько часов, как к насморку прибавилось донельзя мерзкое першение в носоглотке, и от одной мысли, оказаться сейчас в ледяной склизкой воде, он почувствовал озноб и застегнул ветровку до горла.

 - Может, не надо? – без особой надежды спросил он.

 - Ладно, раз ты не хочешь, - легко согласилась Машка и засмеялась снова, так что Андрей подумал было с удивлением, что Машка, в кои-то веке, послушалась его.

 Машка скинула шлепанцы и обернулась к нему через плечо.

 - Что тебе принести из моря? – спросила она с вызовом.

 - Себя обратно принеси, - грустно ответил он и уселся на песок рядом с ее вещами.

 Она кивнула и, танцуя от боли по острым камням, направилась пирсу.

 Он видел, как мелькнули в разреженной темноте ее молочно-белые ноги и следом услышал одинокий всплеск.

 Удар о воду оказался жестче, чем она ожидала, и на секунду острая боль стрельнула от живота к спине, так что Маша едва не вдохнула под водой. В окружающей тьме забурлили пузыри, и на секунду она перестала понимать, где поверхность. Потом в состоянии, близком к панике, она дернулась следом за пузырьками и всплыла, судорожно втягивая воздух и отплевываясь. Отдышавшись, она пошевелила пальцами ног. Боли она не почувствовала и потому успокоилась и поплыла.

 Она плыла от берега туда, где абсолютная чернота неба неразличимо переходила в непроницаемую для света бездну моря. Вода тихо плескалась вдоль ее рук и около лица, и только по этому плеску она понимала, что в воде.

 Последние отголоски какой-то хмельной суетливой радости, каких-то праздников и тостов, будто смыло с нее, и она прониклась ощущением космической пустоты и одиночества, странно успокоивших ее. Когда она наконец обернулась, то не сразу смогла найти берег, белеющий тонкой полоской камней и песка вдали.

 Она отдышалась, пугаясь оглушительных хриплых звуков своего дыхания, и поплыла снова, всматриваясь в берег и чувствуя ноющую боль шее от необходимости держать голову над водой. Берег, казалось, не приближался. Огромное и непобедимо-сильное море не хотело отпускать ее, уносило невидимыми глазу течениями.

На камни она выбралась совсем без сил.

 В эту ночь Машка заснула, так и не одевшись и не перебравшись обратно на свою кровать, как делала почти всегда.

Андрея мучила боль в горле и ломота во всем теле. Под легкой простыней его знобило, хотя эта ночь ничем не отличалась от прочих душных южных ночей. Он хотел встать и заварить себе горячего чая, но ему стало жаль будить Машку и того, другого, который тоже спал в ней сейчас.

Он поплотнее завернулся в простыню и осторожно, чтобы Машка не проснулась, притерся к ее горячей спине. Он лежал, с трудом сглатывая слюну, обдирающую раздраженное воспалившееся горло, пока наконец не заснул. 

Проснулся он от того, Машка рядом ворочалась и чуть постанывала от боли. Он приподнялся на локте. Через занавеску в дверном проеме был виден рассвет. А потом он увидел пятна.