– Я! – подпрыгнул тёмно-волосый коротышка.

– Откуда?

– Брест.

– Шманай?

– Я, – встал ничем не примечательный паренёк с прыщавым лицом.

– Дай ка угадаю – Гродно?!

– Жлобин.

– Садись, кэлх.

– Хитрец?

– Я!

– Откуда, хитрожопый?

– Городской посёлок Ганцевичи.

– Какой же это городской посёлок, вёска в натуре, ты – колхозник!

– Ну не знаю…

– Малая ждёт?

– Конечно.

– Давно встречаетесь?

– Три года.

– А зовут как?

– Наташа.

– А номерок дашь?

– Нет.

– Да ладно, я шучу. Но скажу одну вещь, бабы эти существа непостоянные, на граждане это да, ещё можно удержать, а тут… У нас в роте из всех только троих дождались, да и то не факт, что они ни с кем за это время не кувыркались, кто тебе признается. Кесаря вун тоже бросила, коза.

– Приехала на присягу и сказала, что бросает, – досадно подтвердил Кесарчук.

– Так, ну и последний фрукт. Леонов?

– Я, – встал высокий светловолосый парень с одним ухом.

– А что со вторым, бедняга?

– Собака в детстве откусила.

– Так ты на уши долбишься?

– Да нет, вроде.

– Ты – лох, – тихо сказал Шмель.

– Что-что? – переспросил одноухий.

– Ну, а говоришь, не долбишься.

Одноухий обиделся и сел на место.

Почему-то никому смешно не было. Мы сидели с некоей опаской, поглядывая на этих двух персон.

– Короче ладно, сидите тихо и не рыпайтесь, а я пока порублюсь, Кесарь, если кого что-то интересует, всё по факту вам разложит, – сказал Шмель и, положив голову на шапку-ушанку, вмиг уснул.

В ту же минуты парни со всех сторон стали засыпать Кесарчука вопросами. Я же погрузился в себя, меня абсолютно ничего не интересовало, уже в тот момент я мечтал о кровати, о том, что можно помолчать, ничего не делать и забыться, пусть ненадолго, но всё же на мгновение предать мысли забвению.

***

Через два часа после просидки в линейке нас повели на плац на первую строевую.

Сперва мы отрабатывали повороты на месте и движения рук. Потом передвигались по квадратам, поднимая ноги, потом маршировали. Мышцы забились на столько, что через час было просто больно ходить. Командовал нами Шмель, злобно покрикивая на нас, помогал ему Кесарчук, он с большего молчал, лишь делал замечания наиболее слабым новобранцам. Как лично мне показалось, сержанты просто рисовались перед старшим лейтенантом Студневым, командиром закреплённым за нашим взводом. Тот, в свою очередь, практический не обращал на нас внимания, стоял в стороне, разговаривал по телефону, пряча под воротник бушлата лопоухие уши. Он был невысокого роста и чем-то смахивал на гнома. И у меня сложилось первое впечатление, что он скромный губошлёп.

***

Каждый четверг солдат возили в баню. Нам выдали «мыльно-рыльное», погрузили в синий «МАЗ» и повезли по назначению. Баня находилась поблизости от части. Я сидел у окна и смотрел на город. В ноябрьской дымке Минск казался уставшим и печальным. Но мне нравилось смотреть на его серые очертания, на каждый жилой дом, людей, испарения, грязный снег. Казалось, мгновение назад я находился в месте, лишающем меня свободы и наделяющим определёнными обязанностями, а там, за окном автобуса, проходила иная жизнь, а я был словно вне её, вроде бы рядом, но сторонним наблюдателем.

Возле бани нас построили в колону и по рядам запустили внутрь.

На входе прапорщик Девьянец разъяснил нам политику всеобщего омовения:

– У вас есть ровно десять минут, чтобы помыть жопы и выковырять подзалупный творожок, воду не разливать и не баловаться!

Как оказалось, баня представляла собой длинный коридор с шестью душевыми по бокам.

– В душевую заходим по три! – скомандовал старшина и уселся на стул возле входа.

Мы разделились на группы, и пошли мыться.

Душевая была настолько мала, что даже одному человеку было бы там тесно и неуютно. Мы раздевались, тёрлись друг о друга спинами. Один из пареньков в моей группе, со второго взвода, с волосами на спине, оказался к тому же ещё с ног до головы покрыт прыщами и краснеющими чирьями.

«І чаму менавіта гэтая пачвара трапіла разам са мной?!»

Я старался стоять от него поодаль, едва не прижавшись к стене, но крохотность площади всё равно позволяла касаться его шелуховатой кожи. Уж лучше бы я вообще не мылся…

И вот снова автобус, несколько минут города и пара прохожих; ворота закрываются и всё – наступает уныние и полная апатия.

***

Утром следующего дня у нашего взвода случился первый косяк. Мы шли на утреннюю пайку. От казармы до «стелса» было около пятидесяти метров. Мы прошли штаб, свернули за чифаном налево, прошагали несколько метров вдоль стадиона. Я увидел дома за чертой части. Было семь утра и в некоторых окнах горели огни, тёплый домашний свет и уют.

«Там, відаць, зараз хтосьці заварвае сабе каву, глядзіць тэлевізар, прагортвае навіны на кампутары, атрымліваючы асалоду восеньскай раніцы, няхай і не такой прыемнай, аднак лепшай за нашую».

Под счёт «раз-два-три», «выше ногу, убогие» мы выстраиваемся возле одноэтажного здания, из глубины которого пахнет едой. Шмель забегает по ступенькам, докладывает дежурному по штабу, что прибыл первый взвод карантина и по шеренгам, друг за другом, заводит нас в столовую. Внутри тепло и приятно. Мы вешаем бушлаты, опять выстраиваемся у входа в раздаточную и по команде направляемся за утренней порцией. Всё угнетающе-однообразно и немного уже начинает раздражать.

Не доев до конца, Гурский вскакивает с места и несёт свой поднос к отстойнику.

– С хуя ли ты подорвался, военный? – останавливает его Кесарчук.

– Так если мне не лезет, зачем давиться? – удивляется тот и заносит свою порцию.

По пути к казарме мы сворачиваем на общий плац, делаем там три круга, высоко поднимая ноги, потом сержанты останавливают наш взвод посредине и ещё минут пять мурыжат наши тела, заставляя становиться «смирно», «равнение направо и налево».

Гурский немного выше меня и стоит в первой шеренге, как раз передо мной.

– Ты я вижу, самый борзый «слон», – подходит к нему сержант Кесарчук, хватает за воротник и, вырвав верхнюю пуговицу из бушлата, бросает на землю. – Вечером проверю, как пришил, а пока до конца недели ваш взвод не курит!

Женоподобный Кесарчук оказался не таким уж и робким пареньком, как нам показалось с первого раз.

***

После обеда началась зубрёжка караульных статей. Нас рассадили по центру взлётки в четыре ряда перед столом, за которым восседали бравые сержанты, и под диктовку заставили записать первую партию статей. В общей сложности нам необходимо было выучить наизусть около двадцати пяти, для ясности, это где-то четыре листа формата А4 мелким почерком. Нас настоятельно готовили к караулу, с ярым желание зачислить большинство в охрану.

– Рассказывать статьи надо дословно, – пояснял Кесарчук, – нельзя менять слова местами, и на ходу придумывать новый контекст.

– Я в школе то и стишок выучить не мог, а тут этот талмуд зубрить? – возмутился Шманай.

– Ничего, на костях быстро учится, – сказал ему Кесарчук.

– В ваших же интересах выучить эти статьи в карантине, – говорит Шмель. – Когда вас расформируют по ротам, там совершенно не будет времени на подготовку, а первый экзамен уже в начале января. Я, конечно, тоже сначала думал, как выучить так много текста, но когда побывал в карауле, желание появилось сразу. Пацаны, летом в карауле просто шик, ездите по городу, пялите на тёлочек, люди вокруг гуляют, как на празднике короче, а в роте одни работы, строевые, наряды, сами выбирайте, что лучше…

– Ну, по первому в карауле заёб, – добавил Кесарчук.

– По первому это да, но зато потом…

Я воодушевился сказанным. Прибывать вдали от части целые сутки, в этом что-то было. Прочитал пару коротких статей и тут же их запомнил.