– А я, пожалуй, отведаю и армейского пайка, – сказал Дудалевич, доев свою ссобойку.

– Фу, как можно есть эту похлёбку, – по-девичьи возмутился Какодреко и надул розовые щёчки.

Мы ели копчёную колбасу с батоном и запивали это дело апельсиновым соком, делясь первыми впечатлениями.

– Как я вынесу тут целых полтора года? – вздыхал Ванный, крепкий, взбитый парень, жадно вгрызаясь в бутерброд.

Относя подносы к отстойнику, нас уже поджидали солдаты, заступившие в наряд по столовой.

– Слышь, братан, угости сигареткой, – обратился ко мне парень с замученным от недосыпания бледным лицом.

Я достал пачку и протянул ему.

– Я пять возьму, – сказал он и наглой грязной рукой вытянул пол пачки.

Я поставил поднос и направился к выходу.

– О, земеля, сигаркой не угостишь, совсем курить нечего, – обратился к кому-то за моей спиной тот же голос.

Возвращаясь в роту, мы сели с сержантом Чухревич в курилке. Как приятно было затянуться первой за эти часы сигаретой. На улице было сыро, я сидел на лавке в этой нелепой форме и с грустью посматривал по сторонам.

– Не хер этим «слонам» третьего периода сигары раздавать в столовой, вы их вообще экономить должны, ща придут ваши сержанты, а у вас папирос нет, прячьте их подальше, а лучше вообще остальным говорите, что не курите.

Мы помалкивали, не особо вникая в армейский быт и традиции.

«Хопіць раскісаць. Мяне нішто не змусіць перамяніцца. Ніякія абставіны. I яшчэ, трэба сабе паабяцаць, з гэтай хвіліны і да апошняга думаць па-беларуску. Няхай гэта будзе маёй падтрымкай, кропля святла ва ўсім гэтым чадзе, каб канчаткова не звар’яцець, застацца чалавекам, мужным і стрыманым, бязлітасным і дзёрскім. Нават у самых складаных абставінах», – подумал я и решил придерживаться этого правила и впредь.

***

В роте нас встретили только прибывшие с учений сержанты батальона охраны. За нашим взводом закрепили сержанта Шмелёва, невысокого парня, весьма смахивающего на шимпанзе и младшего сержанта Кесарчука, высокого подтянутого юношу со шрамом на правой щеке. После того, как остальных ребят прибывших ночью из Гродно, Бреста и Могилева экипировали в форму и расформировали по взводам и отделениям, наш первый взвод завели в линейку и рассадили за парты. Я сел в самом конце вместе с Дудалевичем.

– Ну, что, пацантрэ, поздравляю вас с прибытием в ряды нашей доблестной части и отвечаю, что попали вы в полную жопу. Меня зовут Влад Шмелёв, можно просто Шмель, а это Кесарь, – ткнул локтём Кесарчука Шмель, так что у того враз побагровела полоска тонкого шрама. – На время карантина мы будем тут за вами присматривать, так что слушайте и держитесь нас, потому что за любой ваш «слонячий» косяк по шапке получать будем мы, но потом, когда вас рассуют по ротам, с вас спросят. Так что ну его на хуй косячить в эти первые дни.

Шмель важно подтянул к себе с края стола гору наших личных дел.

– Так, ну а сейчас познакомимся, – сказал он. – Кто тут у нас. Шынковский?

– Это я, – ответил паренёк, с которым мы вместе прибыли из районного военкомата.

– Э, подорви очèло! – скривил рожу Шмель.

Шынковский встал.

– Когда называют фамилию, надо вставать и говорить «я», если в помещение заходят «шакалы» – такая же история, прапор ещё ладно; будите тупить – не покурите, будите выёбываться – не покурите, сходите в чифан. Запомните, здесь за одного страдают все. Мне лично по хуй, кто там кем был на гражданке, да хоть мастер спорта по каратэ, теперь вы все солдаты первого периода – «слоны» значит. Кесарь – «фазан», ему можно, например, курить и не спрашиваться у меня разрешения, он второй период, я уже «дед», т.е. третий, мне вообще везде зелёный свет. Так что в ваших же интересах сразу сечь фишку и вникать, что да как. Тут мамки нет, девку за сиську не подержите, друзья не помогут. Первые полгода вы вообще умирать должны.

Такие откровения сгущали краски, понятия смешили, а сама ситуация рождала в мыслях протест и негодование.

– Марик?

– Я! – быстро вскочил коренастый парнишка.

– Откуда сам?

– Из Гродно.

– О, земеля! Ты с какого района?

– Фолюша.

– А Ножика знаешь?

– Нет, не слыхал…

– Садись. Иванов?

– Я, – встал невысокий смуглый парень.

– Город?

– Гродно.

– Что-то в этом году много гродненских, – обратился Шмель к Кесарчуку. – Чем на граждане занимался?

– Работал на шиномонтаже.

– Баб много отодрал перед армейкой?

– Ну так, – почесал затылок Иванов.

– А я троих сделал в отпуске, прикинь – двух за ночь и одной на клык накидал, – сказал всё тому же Кесарчуку гоповидный Шмель.

– Ка-ко, ку-ка, что? – недовольно произнёс сержант.

– Какадреко, это я, – встал розовощёкий паренёк.

– Буду звать тебя Какодридзе, сука ну и фамилия.

– Почему Какодридзе? – возмутился «поросёнок».

– Потому что фамилия грузинская! Ебало закрыл и сел на место.

Какадреко расстроенно присел.

– Ванный?

– Я, – встал здоровяк.

– Откуда?

– Гомель.

– Оно и видно, Чернобыль прошёлся, восемнадцать лет, а выглядит на тридцать.

– Не смешно, товарищ сержант.

– Слышь, «слон», тебе говорили, что лучше не рамсить? – тут же встрял Кесарчук.

– Да ладно, Серёга, пусть пыжит, один косяк и всем взводом не покурят, посмотрим, как потом заговорит.

– Я не курю, – безразлично сказал Ванный.

– Оно и лучше, – разулыбался Кесарчук, – пацаны, скажите спасибо Ванному, из-за него вы сегодня не курите.

Ванный сел, а со всех сторон послышалось недовольное причитание:

– Спасибо тебе, Вова…

– Шкондиков?

– Я! – вскочил юркий паренёк.

– Смотри, Серёга, пол года служит, во подфартило! Кафедра военная. Так «слоном» и уйдёт. От куда такие кадры?

– Берёза.

– Нехайчик?

– Я! – по стойке смирно встал мальчуган лицом похожий на мышь.

– Откуда?

– Могилев.

– Сиченков?

– Я, – встал болезненно бледный парень.

– Откуда?

– Брест.

– О, Серый, твои края.

– А ты, случайно, не из 31 школы? – спросил у Сиченкова Кесарчук.

– Да, оттуда.

– Я помню тебя, ты в старших классах учился.

– Может быть.

– Вот подсосало пацану, – заржал Шмель, – ща тебя младшой здесь погоняет, но это ничего, в армии возраст ни о чём не говорит, главное – период службы.

Шмель назвал мою фамилию, и я не спеша поднялся.

– Ещё один «годзилла»!

– А почему «годзилла»? – спросил я.

– Потому что год служишь, а все нормальные пацаны полтора жмут.

– Ну, кто на что учился.

– Умный я смотрю, учитель истории, пацанам в школе небось двойки ставил, да?

– Не, я нормальный был.

– Ну, живи пока.

– Дудалевич?

– Я! – вскочил мой сосед.

– Чё с лицом?

– От природы такое, – растерялся тот.

– Деревянное, – тупо заржал Шмель и мне уже захотелось его вырубить.

– Гузаревич?

– Я!

– Глянь ка, однофамилец сержанта нашего Гузаревича из третьей роты?

– Это мой племянник, – сказал парень моего возраста.

– Нормально, племяш будет дядю на кости ставить, вот я и говорю, справедливости в армии не ждите, тут совершенно другие законы.

– Тряпичный?

– Я, – встал паренёк с круглыми глазами.

– А ты чё такой довольный, курил на гражданке?

– Нет.

– Ну, так убери эту тупую ухмылку, а то я думаю ты с меня стебёшься!

Тряпичный нахмурился и сел.

– Мукамолов?

– Я, – поднялся мальчик лет пятнадцати.

– Тебе сколько лет, малая?

– Восемнадцать.

– Сразу после школы забрали?

– Нет, я с девятого класса работать пошёл.

– Будешь Мукой. Гурский?

– Я! – встал высокий детина с женственным лицом.

– О, по тебе сразу видно, что сварщик, – сказал Шмель. – Какую хабзу заканчивал?

– Вторую могилёвскую, по классу сварки.

– Рыбак рыбака, видит из далека. Я как дембельнусь, на стройку варить пойду, там сча зэпэха что надо… Так, кто дальше, Селюк?