Глава ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ВЕЛИКОЕ СТОЯНИЕ ИЕРЕЯ МАКСИМА

Было ещё только около семи утра, когда о. Максима разбудил звонок Рема Голышева.

- Разбудил? - так и сказал тот вместо приветствия.

- Э-э... почти нет... - ответил Окоёмов, не сразу с спросонок сообразив с кем он говорит. - Всё равно скоро бы поднялся...

- Это Голышев!

- Да, спасибо, - не очень осмысленно продолжил диалог о. Максим. - Что-то случилось?

- Ничего страшного, - бесстрастно продолжил новый глава русского VES, - я звоню пораньше, чтобы всё с вами спланировать.

- Что всё? - продолжил несколько пугаться Окоёмов.

- Вы должны обязательно сегодня навестить наше заведение.

- А что за срочность?

- Так получилось. Сверху пришло распоряжение начать оформлять на вас допуск. Первичный...

- А нельзя завтра, а то у меня сегодня никакого просвета?

- Нельзя. Я должен от вас получить основные документы, вернее их копии, а так же - пару подписей.

- Какие именно документы?

- Все, какие у вас есть личные: свидетельство о рождении, паспорт, загранпаспорт, водительские права, пенсионное, медицинский полис, свидетельство о браке, свидетельство о рождении на детей, паспорт жены, все ваши дипломы об образовании... Копии мы можем сделать у нас.

- Я сегодня днём никак не успеваю... Столько всего спланировано, что ничего отменить нельзя.

- Давайте вечером!

- Вечером служба. Стояние Марии Египетской. Я теперь в новом храме возле кольцевой, обычным священником. Пропустить службу не могу. Там настоятель довольно суровый.

- Ничего, после службы!

- Служба длинная. Великий канон Андрея Критского!

- Я вас буду ждать у себя хоть до утра! До встречи!

Только успел о. Максим натянуть штаны и футболку, как мобильник вновь затренькал.

- Что ещё? - довольно мрачно буркнул Окоёмов в ответ, думая, что это всё тот же Голышев, который забыл про какой-либо документ или справку.

Однако в трубке кто-то тяжело дышал и это был явно не Рем Голышев.

- Батюшка... - наконец, прохрипел телефон.

- Да!

- Это вы, батюшка?

- Да я, я!

- Правда, это вы? А то я вас не узнала...

- Да я это, Нина, я...

- А что с вашим голосом?

- Ничего. Охрип, может быть, немного...

- Простыли, батюшка?! Вы себе берегите... Лечитесь. Есть такое средство...

- Нина, что-то случилось?

- Ничего, батюшка... Просто, мне кажется, что я умираю...

- Кажется или на самом деле так?

- Мне очень плохо, батюшка, я всю ночь не спала... Ужасная ночь... Всю жизнь вспомнила... Все грехи... И вспомнила один, который раньше не исповедовала... батюшка...

- Да, Нина!

- Вы должны... приехать... сейчас, сегодня...

- Но...

- Обязательно! А то вдруг я умру...

- Нина, я же вас позавчера причащал... дома... Вы забыли?

- Нет, батюшка, я не забыла, я вспомнила... тот грех... Старый... И если я умру...

- Ну что, в самом деле так плохо?

- Да, батюшка. Я вызвала скорую, но они всё не едут...

- ...

- Батюшка...

- Хорошо, Нина, я заеду, но... чуть позже, а то у меня сегодня еще три соборования...

- Да, батюшка, я буду ждать, ох, простите, в двери звонят, это, наверное, скорая...

В двери кабинета-келии о. Максима заглянула Катя:

- Проснулся?

- Разбудили!

- Кофе варить?

- Обязательно!

- А кто звонил?

- Голышев, представь себе. Это мне придётся к нему после вечерней службы пилить со всеми документами!

- После службы? - Катя огорчилась. - Этак тебя до самой ночи не будет.

- Угу!

- А ещё звонила... Нина, ну, ты её знаешь... Просила заехать, хочет исповедоваться.

- Ты её избаловал! Своим вниманием!

- Катя, она человек болящий...

- На голову она, прежде всего, болящая! А все остальные болезни она себе придумала!

- Но не могу же я отказать человеку в исповеди!

- Вот именно! Никогда никому не можешь отказать! Вот на тебе все и ездят как на верблюде!

- Кать... прости... но я сегодня не успею Иринку забрать из школы! У меня еще три соборования на дому в разных местах. В храме подкинули...

- Ага! Подкинули! - было видно, что Катя совсем огорчилась и даже разозлилась. - Нашли молодого бойца! Будут теперь тебя эксплуатировать! Старослужащие!

- Ну, не молодого, конечно. Но в храме я теперь у них за новенького. Да ещё после той истории...

Днём, после двух соборований о. Максим почувствовал, что у него и впрямь что-то с голосом: совсем осип, говорить приходилось почти шёпотом. Однако с третьим соборованием вышла и вовсе закавыка: пожилой мужчина был почти без сознания, что-то бормотал, но на вопросы толком не реагировал.

- Вы хотите покаяться?! - громким шёпотом кричал Окоёмов на ухо умирающему: - Исповедаться? Причаститься?!

- Давайте я скажу! - твердо заявила хозяйка, по всей видимости жена тяжело болящего, женщина тоже уже не молодая, в цветастом и не очень свежем на вид халате. - Толя! Толя! - громко закричала она. - Батюшка пришёл! Надо покаяться!

В ответ раздалось неопределённое мычание, из которого о. Максим не мог сделать никаких выводов относительно явно предсмертных желаний болящего.

- Вообще-то, если человек без сознания, мы не можем его причащать, - робко прошептал Окоёмов. - Так не полагается...

- Он не без сознания! Он меня слышит! - ответила хозяйка и опять закричала: - Толя, Толя!

- Он вообще верующий? - вдруг спросил о. Максим.

- Как и все!

- Что значит "как и все"?!

- В храм иногда заходил. Свечки ставил!

- То есть, крещеный? Крест носил?

- Ну, точно не знаю. Он про это ничего не говорил. А креста у него никогда не было. Но вы его хотя бы, батюшка, пособоруйте, так ведь принято?

Всё это Окоёмову было крайне огорчительно, однако уходить пришлось с небольшим скандалом: хозяйка явно на отказ соборовать обиделась, а такого рода скандальные ситуации действовали на о. Максима крайне угнетающе.

Это и новый настоятель тоже заметил:

- А ты чего такой мрачный? - спросил он, когда облачался в алтаре перед тем, как начать утреню с чтением Великого канона и жития преп. Марии Египетской.

- Я ничего, отец Евгений... - почти неслышно просипел Окоёмов. - Голос вот только...

Митрофорный протоиерей Евгений слегка нахмурился и изучающе посмотрел на подчиненного: тот выглядел вроде как невинно. Ну, типа, вроде не придуривается.

- Простыл, что ли, отец?

- Наверное...

- Тогда молись здесь в алтаре! В храме все равно читать не сможешь. Или, лучше, раз ты теперь немой, пойди народ поисповедуй! Завтра ж преждеосвященная, причастников много будет, так что как раз проредишь там грешника! - и настоятель даже хохотнул, потому как, пусть и простоватое, но чувство юмора ему было свойственно.

Да и как иначе: в наши дни совсем без юмора долго не протянешь, потому как иначе сожрут со всеми потрохами.

Уже, фактически, за полночь о. Максим пил чай с мёдом и горячим же молоком, но голос толком не возвращался. Катя сидела напротив, обхватив голову руками, но расстроенного вида старалась не показывать, бодрилась, хотя и было заметно, что это даётся ей с некоторым трудом.

- В общем, все документы, все копии я Голышеву сдал... - еле сипел о. Максим. - Теперь будет мне допуск...

Катя на эту информацию никак не отреагировала. Похоже, что все эти дела, связанные с VES стали ей неинтересны. Других дел полно. С теми же детьми, как известно, не соскучишься.

- А как там... Нина? - вдруг вспомнила она. - Жива? Покаялась?

- Да жива-жива! Что ей сделается? Я когда пришёл, она сидит перед теликом и кофе попивает. Ток-шоу смотрит. Еле оторвалась: говорит, самое ее любимое... как-то оно там называется "Всё в шоколаде"? Ну, не важно... Пришлось ей всё же покаяния ради прерваться...