Паша сидел спиной к двери и не видел вошедшую. Услышав шаги, он обернулся, вскочил на ноги и хотел было броситься ей навстречу. Но, вспомнив свою ампутированную руку, остановился.
Это была Наиля, жена Паши.
- Подойди к нему ближе, дочка, не стесняйся, - сказал Рамазан. Он обнял невестку за плечи и, уже не в силах удержаться, заплакал. Но, устыдившись своей слабости, быстро овладел собой и добавил: - Да пойдет тебе впрок молоко матери, дитя мое!..
Паше хотелось, чтобы Наиля поскорее узнала обо всем и открыла ему свою душу.
Несколько облегчив свое горе скупыми слезами, Рамазан тяжелой поступью вышел во двор.
Наиля впервые взглянула в лицо мужа. Глаза их встретились. Оба они, казалось, не могли собраться с силами, чтобы сделать шаг навстречу друг другу.
Наиля со стыдливостью девушки ждала, чтобы муж подошел к ней первый. А ноги Паши были точно прикованы к полу. Он в свою очередь ждал первого слова жены.
В комнате стояла напряженная тишина. Но сколько же могло длиться это томительное молчание?
- Паша, - сказала, наконец, Наиля, - я ждала тебя.
- В этом я всегда был уверен.
- Как видно, не совсем.
- Нет, ты ошибаешься... - Паша опустил глаза. - Если бы я не был в тебе уверен, ты больше не увидела бы меня.
Руки Наили обвились вокруг его шеи. И никто из них не промолвил больше ни слова...
2
Кудрат Исмаил-заде организовал столовую при общежитии. Теперь молодым рабочим не было нужды, как прежде, ездить на трамвае за три километра, чтобы пообедать. Столовая помещалась в нижнем этаже общежития. Раз в неделю, в вечерние часы, здесь проводились, политзанятия, а затем давался концерт кружка самодеятельности.
Однажды Дадашлы привел сюда с собой нового лектора, которого молодые рабочие видели впервые. Таир, Самандар, Джамиль, Биландар и все братья Байрамлы ожидали лектора в первых рядах длинного узкого зала. Помещение было переполнено. Как видно, Дадашлы успел основательно поагитировать за нового лектора.
Когда они вместе вошли в зал, глаза всех устремились на человека, о котором так много говорил комсорг. В самом деле, новый лектор сильно отличался от прежних. Вся грудь у него была увешана военными орденами. Он был без погонов, но достаточно было одного взгляда на него, чтобы догадаться, что этот человек совсем недавно демобилизован из армии.
Когда Дадашлы представил лектора, интерес молодежи к нему еще больше возрос.
- Те, кто не пришел, потом пожалеют, - сказал комсорг, обводя глазами зал. Хотя он и был доволен количеством собравшейся молодежи, но все же покачал головой: - Ну, пускай на себя пеняют... По просьбе райкома партии сегодня товарищ Паша Искандер-заде прочтет вам лекцию "О моральном облике советской молодежи". Наверно, вы знаете товарища Пашу?
Никто не откликнулся. Тогда Дадашлы спросил:
- А уста Рамазана знаете?
- Так вот, товарищ Паша - его сын. Он только что вернулся из армии...
- Знаем, знаем!.. - со всех сторон раздались голоса.
Молодежь громко зааплодировала.
Сам Дадашлы еще до войны не раз слушал лекции Паши Искандер-заде во Дворце культуры и знал, что молодые рабочие всегда оставались весьма довольны лектором-комсомольцем. Паша, видимо, тщательно готовился к своим лекциям. Говорил он без особого внешнего блеска, но умел захватывать своих слушателей и любое событие внутренней или международной жизни мог рассказать и объяснить так, что все становилось понятным. Поэтому в первый же выходной день, после того как стало известно о возвращении одного из фронтовиков в семью Рамазана, комсорг явился к Паше просить его выступить на молодежном собрании.
- У нас часто бывает так, - рассказывал Дадашлы. - Прочитает лектор какую-нибудь книгу или брошюру, выпишет себе в тетрадь содержание, факты и цифры, а потом шпарит по этой тетради свою лекцию час или полтора. Говорит сам без всякого интереса, ну и ребята, конечно, почти не слушают, больше спят. А по-моему, лектор должен уметь прежде всего овладеть вниманием своих слушателей...
- Верно, - согласился Паша.
- ...и говорить так, чтобы ребята не оставались равнодушными к его словам. Если, скажем, мы неплохо работаем на промыслах, надо, чтобы после каждой лекции у нас удесятерялись силы.
- Правильно, - снова подтвердил Паша, - но что, если я не сумею построить лекцию так, чтобы она поднимала ребят на новые трудовые подвиги?
- Сумеете, - уверенно сказал комсорг. - Говорите так, как выступали на фронте. Нефть у нас сейчас тоже фронт.
- Хорошо, постараюсь, - улыбнулся бывший фронтовик. - Только и вы постарайтесь, чтобы ваших бойцов было побольше на моей лекции.
- Об этом не беспокойтесь. Когда выступает хороший лектор, зал у нас не пустует.
И Дадашлы действительно принял все меры к тому, чтобы собрать на лекцию Паши Искандер-заде как можно больше молодежи. Он объехал все буровые, переговорил со всеми комсомольцами и теперь был очень рад тому, что зал еле вмещал всех желающих послушать лекцию.
- Слово имеет товарищ Искандер-заде! - прозвучал голос комсорга.
В зале наступила тишина.
Паша, отойдя от маленького столика, стоявшего перед слушателями, остановился прямо против Таира.
- Я сегодня не буду говорить о том, что делал на фронте, - начал тихим, спокойным голосом Паша.-Если будет нужно, я побеседую с вами об этом как-нибудь в другой раз. Сегодня я хотел бы поговорить о моральном облике нашей советской молодежи... Что такое мораль сама по себе?
Паша глядел не на сидевших перед ним ребят, а куда-то в даль, в неопределенную точку, но с первых же слов завладел вниманием слушателей.
- Я, - продолжал он, - до войны не бывал ни в одной из европейских стран. Когда заходила речь об их культуре, некоторые поклонники иностранщины говорили о всем заграничном с восхищением. Я слушал, и мне казалось, что любой европеец опередил нас по крайней мере на два века. Но что я увидел на самом деле? На поверку оказалось, что нас обманывали, расписывая нам всякие небылицы. Я очень скоро убедился, что советский человек по своим внутренним, моральным качествам стоит выше европейцев. Недаром глаза лучших из них устремлены на Советский Союз.
Мне приходилось наблюдать заграницей молодежь западных стран мещанскую в большинстве своем, ограниченную узко личными интересами; и вот достаточно было мне посмотреть на эту изуродованную буржуазным воспитанием молодежь, чтобы любовь моя к советской молодежи возросла во сто крат. Теперь, когда я иду по улице, когда бываю на собрании или попадаю на промысел, я с душевным волнением гляжу на каждого парня, на каждую девушку. Сколько в них энергии, жизнерадостности, целеустремленности! Сколько любви к своей социалистической родине! Часто мы бываем даже излишне строги, если замечаем, что тот или иной недостаточно развитой парень совершает проступок, резко противоречащий высоким моральным принципам нашей молодежи. Вот, скажем, у вас в тресте один из парней пытался было оставить работу и сбежать в деревню. Потом допустил какую-то оплошность в работе, и вы тут же хотели исключить его из рядов комсомола. Но зачем? Будь я на вашем месте, я не торопился бы с этим.
Таир густо покраснел. Он не сомневался, что эти слова относятся к нему. "Наверно, узнал от мастера", - подумал он и широко раскрытыми глазами уставился на Пашу. Он с тревогой ждал, что лектор назовет его имя.
- Я бы не торопился, - продолжал Паша, - потому что этот парень родился здесь, на прекрасной советской земле. Я бы сначала, как следует, изучил его характер, выяснил бы, почему он пытался сбежать. И, только выяснив все это, принял бы те или другие меры. В чем его ошибка? Этот парень, конечно, любит свою родину, любит комсомол, любит партию. Но по его понятиям, сама великая родина - это примостившаяся в горах маленькая деревня Иремэ, а великая мать - это какая-нибудь тетушка Фатьманиса.
По рядам молодежи прокатился сдержанный смех.
- Вот в чем причина его бегства, товарищи. Его родина мала, любовь маленькая. Чья тут вина? Разумеется, наша. Нам надо было сказать ему: "Твоя родина простирается от Балтийского моря до Тихого океана". Мы должны были подойти к нему с товарищеским советом: "Правда, тебя родила тетушка Фатьманиса, но у тебя есть еще твоя великая мать - бескрайная родина. Ты люби и свою деревню, и своего скакуна, но не забывай, что если ты отгородишься от всего остального, душа твоя измельчает".
