Чтобы успокоить старика, Кудрат сразу перевел разговор на деловую почву:

- Почему работа стоит? Чего у вас не хватает?

Рамазан рассказал о нехватке бурильных труб и уже мягче добавил:

- Ей-богу, не хотел беспокоить тебя из-за всякой мелочи. Честно говоря, не люблю жаловаться. Но сегодня уж меня довели...

Кудрат пододвинул мастеру стул:

- Садись, уста! В нашей работе нет мелочей, а мне большее беспокойство причиняет то, что я не всегда знаю, что тормозит работу. Сейчас я поговорю с Бадирли.

Он поднял трубку телефона. Ответа не последовало. Тогда он нажал белую кнопку звонка и, когда в дверях показалась высокая худенькая секретарша, сказал:

- Разыщите Бадирли, где бы он ни был. Пусть сейчас же подойдет к телефону.

Протирая слипающиеся глаза, секретарша вышла из кабинета, а управляющий снова заговорил с мастером:

- Больше всего нам вредит, уста, отсутствие крепкой производственной дисциплины. Если бы каждый по-настоящему отвечал за порученное дело, мы выполняли бы план не на сто, а на все двести процентов. Ведь это стыд и позор! - у нас буровые простаивают иногда по двое суток из-за того, что не доставили долота или другой какой инструмент.

Мастер сел и положил фуражку на колено.

- Так и я о том же! - горячо подхватил он. - Вот такие безобразия и позорят трест. Если не можешь справиться с работой, так по крайней мере имей совесть признаться в этом, - пусть на твое место поставят человека, который хочет и может работать. Мы уже устали ругать разгильдяев, да разве словами на них подействуешь? Что может быть хуже человека, привыкшего сносить любые упреки? Ведь недаром говорят: совесть на лице у человека. А тут, сколько ни ругай, все нипочем. Есть бездельники, за которых приходится краснеть.

Корреспондент знал, что нефтяники не любят многословия. Слово "болтун" считалось у них наихудшим ругательством. Но на душе у мастера, должно быть, слишком уж накипело. Корреспондент опять вынул из кармана блокнот, чтобы записать слова старого мастера, но так и остался сидеть, подперев рукой подбородок и сосредоточенно слушая. А Рамазан, словно торопясь дать выход возмущению, клокотавшему в нем, продолжал без передышки:

- Если бы я, работая, не думал обо всем, что двигает наша нефть, моей работе была бы грош цена. Надо работать не по часам, а по совести! А если у тебя нет совести, - отойди от нефти, ищи себе другую работу!

- А разве на другой работе совесть не нужна? - заметил шутливо корреспондент.

- Конечно, нужна, - тем же серьезным тоном ответил старик. - Но дело в том, что в нашем деле мало и одной совести. Надо сердцем чувствовать, что такое нефть! Одним словом, - чуть смягчив голос, обратился он к управляющему, - я прошу, чтобы мне не мешали бурить нефть. Дайте распоряжение немедленно отправить трубы на буровую.

Почувствовав, что речь получилась слишком длинной, мастер недовольно покачал головой и, как бы оправдываясь, добавил:

- Вынуждают человека столько говорить, право...

Затренькал городской телефон, стоявший на столе управляющего. Кудрат быстро взял трубку:

- Товарищ Бадирли? Отдыхать, конечно, приятно... Да... Почему вы не доставили трубы на сто пятьдесят пятую буровую?.. Не дают баркаса? Надо уметь требовать и добиваться того, что требуешь, товарищ Бадирли!.. - Губы Кудрата слегка задрожали, выдавая его раздражение... Он посмотрел на часы: Сейчас двенадцать... Двух часов вам достаточно? Что, маловато? В таком случае убавляю срок на полчаса!.. Если бы даже требовалось разбудить и двадцать человек, не стесняйтесь. К половине второго трубы должны быть на буровой.

Кудрат положил трубку и обернулся к Рамазану:

- Уста, если через полтора часа трубы не будут доставлены, потрудись побеспокоить меня еще раз. По телефону, конечно.

Рамазан взглянул на свои большие карманные часы, поднялся и хотел идти. Кудрат остановил его.

- Как там у вас Таир Байрамлы? Говорят, он хорошо играет на сазе, поет?..

Мастеру нравилось внимание управляющего к ученикам. "Раз интересуется молодежью, значит - дело пойдет!" - подумал он и принялся расхваливать Таира:

- Бойкий парень! Наши деревенские ребята вообще на редкость способны. А поет он так, что слышно чуть ли не в Наргене...

- А как с работой? Справляется?

- Да он и в работе не промах. Я им очень доволен.

Старый мастер всегда хорошо относился к ученикам, а за тех, в ком находил способности к нефтяному делу, стоял горой. Правда, перед самими учениками он и виду не подавал, что относится к ним с отцовской любовью, бывал неизменно строг и взыскателен, однако в самой этой строгости угадывалось горячее желание подготовить из молодежи хороших мастеров. Учить и воспитывать молодежь, растить смену старым кадрам считал он первейшей своей обязанностью. Среди опытных мастеров, которых знал Рамазан, были и такие, которые забывали об этом своем долге, смотрели на ученика, как на лишнюю обузу. И нередки еще были случаи, когда молодые деревенские парни, поработав на промысле месяц - другой, бросали работу и уходили обратно к себе домой. Рамазан винил в этом только буровых мастеров.

- Да, я очень доволен Таиром, - повторил он еще увереннее и строже. Стоит объяснить что-нибудь, сейчас же схватывает, запоминает. Вот жаль только, что...

- Чего жаль?

- Все еще одним глазом в деревню смотрит...

Заметив, как нахмурился управляющий, старый мастер сразу спохватился и, не желая создавать невыгодное впечатление о своем ученике, поспешил добавить:

- Когда я гляжу на него, будто вижу свою молодость. Я был так же упрям и заносчив, как Таир. Не выносил лишнего слова и обид никому не спускал...

Рамазан вспомнил те времена, когда он впервые приехал в Баку. Отец его был бедным земледельцем. Арендовал клочок земли у бека, пахал, сеял, а себе оставалась только одна шестая урожая. Рамазану тогда было семнадцать лет. Однажды сын бека, молодой человек с пышными усами, прискакал на гумно и, обвинив его отца в утайке урожая, начал ругаться. Рамазан не вытерпел и ответил еще более крепким ругательством. Пришпорив коня, сын бека ускакал прочь.

Отец долго уговаривал Рамазана пойти к беку и попросить прощения. Рамазан не согласился. "Умру с голоду, но унижаться не стану!" - настойчиво твердил он. А на следующий год бек обвинил его отца в неблагодарности и отказал в земле. Но и это не сломило Рамазана. Он поехал в Баку и поступил на промысел.

- И я был таким, как Таир, - закончил старый мастер, усмехнувшись в седые усы. - Тоже бил по рукам любителей лазить в чужую миску. И так же, как он, работая на промысле, не мог оторваться мыслью от старой отцовской хибарки. Все думал сколотить деньжонок и вернуться туда...

- Между тем, что было и что есть теперь, - возразил Кудрат, - огромная разница. Тогда деревенская молодежь боялась города. Теперь Баку стал для нее источником культуры и знаний. Не так ли?

- Так и есть. - Старый мастер вздохнул. - В те времена нас ждали здесь адские муки. Работа на промыслах была хуже каторги. Поэтому и старались сбежать с нее при первой возможности... - задумчиво проговорил он и умолк, словно вновь охваченный воспоминаниями.

Кудрат вдруг вспомнил старушку - жену Рамазана, их семьи были связаны давней дружбой.

- Передай, уста, мой привет тете Нисе, - сказал он и протянул мастеру руку. - Давно не видел ее. Буду посвободнее, обязательно зайду отведать ее пельменей.

- Милости просим! - ответил старик, попрощался с Кудратом и журналистом и несвойственной его годам легкой походкой направился к двери.

Поднялся и журналист.

- Чудесный старик! - воскликнул он. - Завтра непременно побываю у него на буровой.

Исмаил-заде, оставшись один, позвонил домой. Не дождавшись ответа, он встал из-за стола и задумчиво прошелся по кабинету. Выругав себя за то, что в последние дни совсем забыл о существовании семьи, он начал собираться домой. Запер ящик стола и вызвал секретаршу.