- А это для чего?

- Как - для чего? Не можем же мы все время топтаться на месте! Вот я дня через три-четыре думаю сдать экзамен и повысить свой разряд.

- Если так, то это хорошо. А кто составляет список?

- Какой там список! Сам не пойдешь, все равно разыщут.

Таир понял: когда Джамиль говорил, что "движение вперед зависит от нас самих", он нисколько не преувеличивал. "Буду учиться, - решил Таир, - для этого я и приехал в Баку".

- Хорошо, - согласился он и спросил: - Ну, а как же мы будем работать и учиться?

- Учиться будете в свободное от работы время. - Джамиль зевнул. Порядочно устал. Давай-ка спать.

Выспимся, потом я тебе все объясню.

Наступившую тишину вдруг прорезал продолжительный звук сирены.

- Что это? - удивленно спросил Таир, приподнимаясь на койке.

- Пароход. Каждый день в этот час отходит в Астрахань.

- Сколько в порту судов! Куда они все идут?

- По большей части это танкеры. Перевозят нефть.

- Как выйдет из скважины, так и перевозят?

- Нет, что ты! Я же тебе объяснял. Нефть поступает сначала на нефтеперегонные заводы, - видел их в Черном городе? Там она перерабатывается, а затем уже все, что из нее получается, развозят по разным местам. Из нефти вырабатывается самое меньшее сто тридцать различных продуктов.

- Что ты говоришь! - Таир сел в постели и уставился на Джамиля.

- Чему ты удивляешься? Об этом нам говорил один инженер во время экскурсии. В последнее время научились вырабатывать и еще несколько новых продуктов. Никакая, брат, нефть не сравнится с бакинской. Что там черное золото? Наша нефть - дороже бриллианта! Недаром она приковывала к себе алчные взоры всяких там хищников. Старик Рамазан всегда говорит, что Гитлеру переломила хребет наша бакинская нефть. Ну, давай спать! А то глаза слипаются...

Джамиль умолк. Но не прошло и минуты, как он, вспомнив о чем-то, приподнялся на локте:

- Да, надо бы нам сходить в театр.

- В театр?

- В следующий выходной день пойдем обязательно.

- В какой? Я слышал, что тут есть музыкальный театр.

- Музыкальная комедия? Ну ее! Там играют несерьезные вещи. "Ханлара", пьесу Самеда Вургуна, видел?

- Нет. У нас в районе ее не ставили.

- Я видел. Очень понравилась. Это пьеса о молодых годах товарища Сталина...

- Хорошо, сперва посмотрим "Ханлара", - согласился Таир.

Разговор оборвался. Не прошло и минуты, как друзья заснули крепким сном.

3

Когда Таир и Джамиль вошли в огромный зрительный зал Драматического театра, все ряды партера и ярусы амфитеатра были заполнены нарядно одетыми людьми. Голоса сливались в один несмолкаемый гул. Большая хрустальная люстра излучала сверху яркий и ровный свет. Этот свет придавал всему какой-то особенный, праздничный вид. В своей далеко не новой гимнастерке защитного цвета и черных брюках, заправленных в сапоги, Таир почувствовал себя неловко. Ему казалось, что все смотрят на него, говорят о нем. Смущение не покинуло его даже тогда, когда он, красный и потный, опустился в кресло в тринадцатом ряду партера, рядом с Джамилем. Потупив глаза, он с волнением прислушивался к разговорам соседей, и был немало изумлен и обрадован, убедившись, что никто и не думает потешаться над его внешностью. Молодые люди и девушки непринужденно беседовали о том, что их занимало, и больше всего о пьесе, которую предстояло увидеть.

Вскоре яркие огни люстр стали медленно гаснуть, а к сцене протянулись сверкающие ленты прожекторных лучей. Шум в зале постепенно затихал и совсем умолк, как только подняли занавес.

Первые картины были не совсем понятны Таиру, и он то и дело обращался к Джамилю, требуя объяснений, пока соседи не начали протестовать. Но по мере того, как нарастало действие, пьеса все более захватывала Таира. Глубоко переживая сцену, где жандармы приходят арестовать молодого Сталина, а мать Ханлара как ни в чем не бывало совершает намаз, он совсем забыл, что сидит в театре, и громко сказал:

- Молодец, женщина!

Но вот жандарм, выхватив нагайку, начинает бить женщину. Сердце Таира сжалось от боли, словно хлестали нагайкой его родную мать. Его охватил такой гнев, что он вскочил с кресла и, кажется, готов был ринуться на сцену, чтобы прекратить это подлое избиение слабой и беззащитной женщины.

Джамиль схватил его за руку:

- Что ты?.. Садись!

Таир сел, не сводя глаз со сцены и с трудом сдерживая волнение. Гнев сменился тревогой: пожилая женщина не вынесет жестоких побоев, вдруг она укажет жандармам место, где прятались Сталин и его товарищи? И в самом деле, силы, казалось, покидали мать. Вот она горестно поникла головой. В тревожном ожидании замер весь зал. И вдруг раздались слова, которые наполнили грудь Таира бесконечной радостью. Женщина-мать будто повторяла одно из тех баяти*, которые так любил петь Таир, играя на своем сазе:

______________ * Баяти - четверостишие.

О, не пугай! Умру - не пожалеешь,

На похороны мои не придешь.

Ты хочешь знать, где гость мой любимый?

Грудь рассеки, - он в сердце у меня!

Таир сразу запомнил эти слова и раньше всех начал аплодировать мужественной женщине.

Когда начался спор между Сталиным и меньшевиком Мамулия, Таир задумался. По ходу пьесы он и раньше догадывался, что Мамулия - предатель и враг рабочих. Сталин с каждой фразой делал шаг вперед, а Мамулия пятился назад. Увидев это, Таир рассмеялся в душе: "Убирайся-ка лучше подальше! Тебе ли, карлику, тягаться с великаном?.."

Сцена ранения Ханлара и вылившаяся затем в скорбную демонстрацию похоронная процессия произвели сильное впечатление на всех зрителей.

Всю дорогу от театра до общежития Таир разговаривал с Джамилем о спектакле. В главном они сходились, только одно вызвало между ними горячий спор. Джамиль считал непростительной ошибкой Ханлара, как рабочего и революционера, его любовь к воспитаннице богача - Мехрибан. Он говорил:

- Мехрибан должна была выйти замуж за доктора Сохбата. Они - люди одного круга.

Таир возражал:

- Неверно! Девушка полюбила Ханлара за его мужество. Не посмотрела на то, что он бедняк! Любовь, брат, не считается с тем, беден ты или богат. Мехрибан было ясно, что доктор Сохбат не может любить ее так, как любит Ханлар...

Но Джамиль твердо стоял на своем:

- Мехрибан по всему своему душевному складу была гораздо ближе к Сохбату, нежели к Ханлару. Кроме того, она Сохбата знала лучше, Сохбат часто бывал у нее...

- Ну, так что же? Иной раз, чтобы влюбиться, достаточно одного взгляда!

Джамиль рассмеялся:

- Тебе это лучше знать. Влюбился же ты с первого взгляда в Лятифу!

Таир сильно смутился, багровые пятна выступили у него на щеках.

- Ты не смейся! Я говорю о спектакле. При чем тут Лятифа?

Джамиль махнул рукой:

- Короче говоря, такой герой, как рабочий Ханлар, - мог любить какую-то вертихвостку!

- Нет, брат, Мехрибан очень хорошая девушка. Было бы несправедливо так называть ее, - ведь она спасла Сталина от жандармов!

Спор продолжался и в общежитии. В самый разгар его дверь открылась, и вошли вернувшиеся с работы Самандар и Биландар. Сняв пиджаки, они аккуратно повесили их на гвоздики возле своих коек.

Самандар, выпятив живот, без особого интереса, спросил:

- Ну как, были в театре?

- Были, - ответил Таир, глядя на Самандара, и по голодным, лихорадочно поблескивающим глазам толстяка понял, что мысли его заняты больше тем, нет ли чего поесть, чем их впечатлениями о театре.

Впрочем, Самандар и сам не стал затягивать вступление.

- Опять этот проклятый буфет закрыт, - сказал он, устало опускаясь на койку, и уже более мягко спросил: - Ребята, поесть у вас ничего нет?

Джамиль взял с подоконника завернутый в газету бутерброд с сыром и протянул Самандару:

- Бери, бедняга. Сегодня буфет совсем не открывали. Хорошо, что это осталось у меня от завтрака.

А то - ужаленный змеей заснул бы, а ты вряд ли...