Неудивительно, что истинная дисциплина, основанная на долге и уважении к начальнику, с этого времени стала быстро улетучиваться из армии, и место благоговейного отношения подчиненного к начальнику заняли насмешки и глумление униженных и оскорбленных подчиненных над личностью начальника, сделавшегося им совершенно чуждым.

"Внешняя дисциплина процветала, но внутренняя никогда так не была поколеблена, как во времена строгостей Павла I. К этому печальному результату вели: 1) незаслуженное унижение выдающихся деятелей и 2) отсутствие меры в награждении бездарностей, случайно чем-либо угодивших Императору".

Но вот кончилось это беспримерное по своей жестокости царствование; воспрянула надежда, что вновь вернутся славные времена Екатерины.

Военный режим в первую половину царствования Императора Александра I

С какой радостью, восторгом пишет современник при вступлении на престол Императора Александра I:

"После четырех лет воскресает Екатерина в прекрасном юноше. Чадо ее сердца, милый внук ее, возвещает манифестом, что возвратит нам ее времена" (Шильдер).

Действительно, все исключенные и отставленные деятели Екатерининского царствования были вновь определены на службу, и их трудами и талантами армия прославила себя в наполеоновские войны, но в остальном новое царствование явилось по своим взглядам продолжением предыдущего, без его жестокостей. О возврате же к славному старому с той поры не было и помину.

"Вахтпарад Павловского времени остался и при Александре. К Екатерининским деятелям юный Император относился вообще крайне недружелюбно. Гатчинские традиции оставили в нем такой глубокий след, что он не любил даже, когда вспоминали при нем о царствовании Екатерины".

И уже среди первоначального, всеобщего, чисто ребяческого восторга во дни воцарения нового Императора раздавались недовольные голоса, находившие, что он вовсе не идет по стопам своей бабки. Так, Шишков писал: "Все, чего при ней не было и что в подражание пруссакам введено после нее, осталось ненарушимым; те же по военной службе приказы, ежедневные производства, отставки, мелочные наблюдения, вахтпарады, экзерциргаузы, шлагбаумы и пр., та же раздача орденов лекарям и монахам. Одним словом, Павлове царствование, хотя и не с тою строгостью, но с подобными же иностранцам подражаниями и нововведениями еще продолжалось" (Шильдер).

Подражание и преклонение перед иностранцами стало одной из самых резких и характерных черт новой русской системы и больно, и обидно отозвалось в сердцах победоносной армии, дотоле столь гордой своим русским именем.

"Положение нас, русских, - пишет Волконский{28}, - в Вене, во время конгресса, было довольно щекотливое. Наш Император при беспрестанных отличительных приветствиях ко всем иностранцам, не тот был к нам, и казалось нам, что он полагал, что мы в образовании светском отстали от европейцев. Полный учтивости к каждому прапорщику, не носившему русского мундира, он крутенько обходился с нами, так что мы нехотя отказывались от приглашений дворцовых и высшего круга и более жили в среде соотечественников и вели жизнь шумную между собою, но не обидную для народной гордости".

Резче всего разница между прежним и новым направлениями в жизни России сказалась по окончании войны 1812 г. в разногласии между Императором и стариком Кутузовым.

"Александр, - пишет Шильдер, - хотел мира в Париже. Кутузов же полагал, что Наполеон теперь для России неопасен и что следует поберечь его для англичан, которые стремятся захватить его наследство в ущерб России. Все помыслы фельдмаршала клонились только к спасению отечества, а не Европы, как того желали англичане и немецкие патриоты, свыкшиеся уже с мыслью смотреть на Россию, как на удобное орудие для достижения и упрочения своих политических целей".

Пристрастие к иностранцам выразилось в принятии громадного количества их на русскую службу, а влияние их на Императора много причинило бед русской армии.

Так, в 1805 г., перед Аустерлицем, русская армия оказалась во власти не Главнокомандующего, а австрийского стратега Вейротера, погубившего все дело.

В 1812 г. план войны вырабатывается не верхом армии, а иностранными гастролерами: Фулем, Вольцогеном и др. Выработанная ими секретная инструкция сообщается только начальникам штабов армий со строгим повелением держать ее в тайне от Командующих армиями{29}.

В 1809 г. действия кн. Багратиона контролируются донесениями некого немчика барона Гибша{30}.

Бывали у нас и прежде иностранцы на службе, но тогда мы извлекали из них пользу, и имена многих из них, поработавших с честью для России, дороги нашему сердцу не менее таких же русских имен. С началом же XIX столетия связано появление и развитие нового типа иностранцев, напоминающих время "засилья" при Анне Иоанновне. Для этих иностранцев Россия являлась лишь дойной коровой, до блага которой большинству из них не было никакого дела. Такие иностранцы, кроме горя и зла, конечно, ничего не могли дать России.

Далее поистине поразительно, до какой степени сам Император Александр I являлся горячим последователем плац-парадных идей и уставных пунктиков.

В 1813г., пропуская мимо себя в Полоцке славный Московский гренадерский полк, шедший за границу после Великой Отечественной войны, Государь сделал ряд следующих замечаний старику-фельдмаршалу, только что спасшему Россию: "Мундиры в полку были обожжены, в заплатах, офицеры сбивались с ноги; кивера у многих - солдатские, сабли - медные".

На все замечания Кутузов только отвечал: "Славно дерутся, Ваше Величество, отличались там-то и там-то".

В 1814г., когда даже иностранцы удивлялись мужественному виду наших солдат, исправности оружия и хорошему состоянию лошадей, Александр сделал массу мелочных замечаний своим победоносным войскам, не знавшим отдыха уже 2 года. Так, в Ахтырском гусарском полку некоторые унтер-офицеры употребляли против положения серебряные цепочки на уздах. Другие гусарские полки хулил за то, что на киверах солдат султаны были не довольно прямы. Об артиллерии 9-й пех. дивизии было сказано, что у исправного извозчика сбруя на лошадях лучше; в наказание ведено было командиру роты служить за младшего офицера.

Известно, что самые боевые полки армии не участвовали при вступлении в столицу Франции - их вид был недостаточно для этого наряден. А при этом после взятия Парижа Государь наравне с Барклаем хотел пожаловать фельдмаршалом Аракчеева.