Мужчина и женщина кивнули.

— Сделаем, — ответил Хэнк.

— Вот и славно, — Начальник похлопал мужчину по плечу. — Действуйте.

Хэнк и Лиз было развернулись, но Начальник окликнул их:

— И, кстати… Добро пожаловать в Сопротивление.

Новоиспеченные повстанцы вновь кивнули и отправились помогать готовить беженцев к переходу. Начальник проводил их взглядом и направился к оживленной группе людей у одного из домиков. Нолан и Крис, стоявшие неподалеку, последовали за ним. Подойдя ближе, они обнаружили сидящего на земле окровавленного метрокопа. ГО-шник прислонился спиной к стене и медленно переводил взгляд с одного человека на другого. Даже такое простое движение отзывалось болью и давалось ему с трудом. Шлем метрокопа, такой же потрепанный и окровавленный, как и его владелец, валялся рядом. Гнев склонившейся над раненым толпы чувствовался, наверное, за милю, что, впрочем, было не удивительно. Злость и обида повисли в воздухе, уплотнили его, превратив в горючее облако, готовое вот-вот воспламениться и разметает всё вокруг.

Люди немного расступились, пропуская вооруженных повстанцев. Нолан всегда хотел увидеть, что скрывается за маской респиратора. Странное желание. Что он мог так увидеть? Мутанта что ли? Такие же люди, как и они, если говорить о внешности. Или не такие? Парень подался немного вперед. Он не увидел ничего такого, что разительно отличало бы метрокопа от жителей городов и от него самого. Ни ужасных желтых клыков, ни острых акульих зубов в три ряда, ни щупалец. Даже ни одного импланта. Обычное, сильно бледное лицо испуганного человека.

Взгляды Начальника и раненого метрокопа пересеклись. Командир повстанцев какое-то время всматривался в глаза сотрудника Гражданской обороны.

— Что ж ты, гнида, делаешь? — Начальник выговаривал каждое слово негромко и размеренно, но в то же время от них веяло холодом и болью.

— Я не хотел…

— Что ты не хотел? А? — голос командира повысился. — Ты не знал, что Гражданская оборона — это не сборище пушистых, мать их, зайчиков? Ты не знал, что ГО пытает и убивает ни в чем — ты слышишь меня? — ни в чем не повинных людей?

— Моя семья…, - слабым голосом донеслось из уст метрокопа.

— Что? Я не слышу, что ты там сказал?

— Семья… Администрация обещала… позаботиться о ней… предоставить лучшие условия… я ради них…

— Ради них, — неожиданно спокойным голосом произнес Начальник. — Хороший семьянин, не поспоришь.

— А ты, а? Что бы сделал? Пожертвовал бы своими ради этой вашей свободы? — взорвался раненый метрокоп. Голос был хриплый, изо рта вырвались капли крови. — Что? Что ты смотришь?!

На несколько секунд наступила тишина. Окружившие раненого метрокопа беглецы тоже притихли. Показалось, что даже деревья, трава, облака, парящие высоко, и сам воздух застыли на мгновение.

Начальник немигающим взором глядел прямо в глаза ГО-шника.

— Извини, я в свое время не успел решить, потому что… их всех… всех… такие как вы… без суда, без следствия, без предупреждения… забрали у меня, — командир повстанцев выговаривал каждое слово, будто вбивал гвозди в крышку гроба своих горьких воспоминаний. Удар, еще удар, еще. Методично, резко, сухо.

— Мне жаль.

— Жаль, — хмыкнул Начальник. — Мне тоже.

Командир обвел взглядом собравшихся людей, о чем-то тихо перемолвился с незаметно подошедшим Дью и развернулся прочь. Нолан краем глаза заметил, как Дью отошел немного в сторону и положил ладонь на рукоятку пистолета, и понял, что метрокоп был не жилец. Не только из-за серьезных ран или жажды мести, но и потому, что нельзя оставлять живого противника в тылу группы, к тому же сильно замедленной и отягощённой ранеными и неопытными людьми. Это рискованно, а людей осталось не так много, чтобы не брать во внимание риски. Можно было бы вспомнить о гуманизме, тянуть на себе метрокопа Бог знает куда и тратить крайне ценные и дефицитные медикаменты. Но запас этого самого гуманизма у повстанцев сегодня был исчерпан.

Макбрайд встретился с Начальником взглядом. Глаза командира излучали серость и пустоту. От них веяло — нет, не гневом или яростью — от них тянуло вечной мерзлотой и бесконечным одиночеством.

Правильно ли поступает командир? А ты бы сам как поступил? Раньше Нолан относился к метрокопам и патрульным как к бездушным чудовищам. А теперь… А что теперь? Да, у конкретно этого метрокопа была семья. Да, он был поставлен перед выбором. Но, черт возьми, неужели это как-то снижало тяжесть всех злодеяний, совершенных силами Гражданской обороны? Неужели Эндрю, брат Крис, старый Джимми, расстрелянные бедолаги из Сити 12, жертвы Рейвенхолма и Хелбрука и миллионы других людей стоят меньше, чем семья этого ГО-шника?

Для метрокопа стоили, но не для Макбрайда.

Парень вновь обернулся в сторону раненого. Дела того были совсем плохи, счет жизни шел на минуты, а может и секунды. Люди потеряли к нему интерес и присоединились к остальным.

Нолан неожиданно для себя осознал, что, к счастью, Дью не придется делать то, чего Макбрайд не хотел бы, чтобы тот делал. Одно дело — в бою, а другое… Не то чтобы Нолан потом стал бы обвинять в чем-то Дью. Нет, дело не в этом. Парень всякое успел повидать, пусть даже не так много, как отряд Начальника и другие бойцы Сопротивления. И это были ужасные вещи, вещи, которые хочется затолкать, забить в самый дальний уголок памяти, завалить сверху всяким мысленным хламом, притоптать ногой для верности и предать забвению. Но вот именно сейчас он лучше бы вновь сразился с зомби в каком-нибудь темном сыром подвале, чем увидел бы, как Дью направляет ствол пистолета на тяжело раненого, но все еще живого метрокопа, и жмет на спуск.

«Пристрелить как собаку», «собаке собачья смерть» — так ведь говорят? Хотя ГО-шник наверняка и поступал соответственно, но как-то от этого Нолану всё равно было жутко. В этом и заключалась одна из ужаснейших сторон войны — люди убивают других людей. Убивают себе подобных. И даже в войне с внеземной, чуждой цивилизацией — не с людьми — последние все равно продолжали грызть друг другу глотки. Если откинуть все предпосылки и обстоятельства, то дела обстоят именно так.

С другой стороны, Макбрайд прекрасно понимал и другую вещь: по-другому в этой войне было нельзя, и без именно этой войны было нельзя, и без сопротивления было нельзя. Ведь происходящее — не просто битва за ресурсы или передел богатств, не вопрос государственных границ, не конфликт идеологий или религиозных представлений. На кону стояло банальное выживание человечества, выживание как вида.

Даже если Альянс и планировал оставить и использовать часть людей, то это была бы не жизнь, а ее жалкое подобие, продукт извращенного внеземного ума. Кто там у нас? Солдаты, которые как люди только физиологически, а мозгами — вылитые машины, роботы-убийцы? Или сталкеры — результат научных экспериментов, люди на принудительной службе у Альянса, с фатально изувеченными телами, искалеченным сознанием и обреченные на постоянную боль?

Одно Нолан знал точно: его цель — не силы ГО и не солдаты Альянса. Будучи в чем-то такими же жертвами вторжения, они были лишь противниками на пути к главной заразе. Заразе, сидящей на вершинах Цитаделей, приходящей извне в НАШ мир и забирающей надежду на будущее и само будущее.

И эту заразу нужно было остановить.

Глава 10. Охотник и жертва

Переход выдался непростым. Сказывались общее состояние, наличие раненых, спешка из-за возможной погони и опасение перед засадами. Но пока никто не напал — ни Альянс, ни монстры. Люди порядком устали, всё больше начинал одолевать голод. И погода не вовремя начала ухудшаться. Всегда она не вовремя.

Остановились на большой ферме, укрытой густой стеной высоких деревьев. Хозяйский участок одной из сторон близко примыкал к лесу, поэтому временно разросшемуся отряду не пришлось долго маячить в открытом поле.

Вокруг на оставшиеся три стороны простирались заросшие неухоженные угодья. На массивной ветке одного из деревьев висели самодельные качели из цепей и старой покрышки. Рядом стоял велосипед, прислоненный ржавой рамой к стволу. Возле деревянного амбара примостился массивный пикап. До Семичасовой войны это был новенький мощный внедорожник, которому предстояло верой и правдой прослужить своим хозяевам долгие годы. Но этому так и не суждено было сбыться. Как и все давным-давно брошенные автомобили, он стоял скособоченный и побитый беспощадным временем.