А четвертый день едва не кончился трагически.

В этот злополучный день происшествия начались с самого утра. Когда я поднялся на палубу, утро было чудесным, солнечным и тихим. У левого борта стояла Наташа и смотрела в воду. Она повернулась ко мне, лицо у нее было бледное-бледное, а глаза такие большие и круглые, словно она увидела морского змея.

— Что с тобой? — испугался я.

— Ты посмотри, какая гадость! — жалобно проговорила она. — Я нырять не стану ни за что!

Ничего не понимая, я заглянул за борт. Вода была какой-то странной, белесой, точно в море пролили молоко. Приглядевшись, я увидел, что вокруг судна кишмя кишат медузы. Никогда в жизни я не видел столько медуз сразу. Маленькие и большие, они буквально превратили море в чудовищный живой суп. Признаться, меня тоже слегка передернуло при мысли, что придется нырять в это месиво. Но я как можно бодрее сказал:

— Ну чего ты струсила? Они же не кусаются.

— Они липкие, противные, холодные, как лягушки! — затараторила Наташа. — Чуть притронутся ко мне, я сразу умру!

— Кто это посмеет к тебе притронуться? — грозно спросила подошедшая к нам Светлана. — Уж не этот ли неудавшийся дельфин, опустошитель рыбачьих сетей?

«Ага, ты все еще вспоминаешь мое пленение! — злорадно подумал я. — Посмотрим, как ты сегодня станешь нырять в эту гущу медуз…»

— Взгляни туда! — умирающим голосом сказала Наташа, махнув рукой. — Я не могу больше.

Светлана заглянула вниз, и лицо у нее вытянулось, а в голосе уже не осталось никакой воинственности, когда она пробормотала:

— Вот так мерзость… Это Медуза Горгона их подослала.

— Ты думаешь? — ахнула Наташа. — Пускай это предрассудок, но я сегодня нырять отказываюсь.

— У меня тоже голова разболелась, — сказала Светлана и потерла лоб. — Пойду прилягу…

Вот так и получилось, что нырять в этот день нам пришлось вчетвером. Я оказался в паре с Михаилом.

Медузы плавали только в верхнем слое. Но пробиваться через первые два метра было довольно неприятно. Зато на дне вода была сегодня особенно прозрачной.

Мы благополучно опускались на дно трижды и все время работали почти рядом. Но перед четвертым погружением, когда мы натягивали гидрокостюмы, Миша вполголоса сказал мне:

— Давай разделимся. Ты продолжай копаться на старом месте, а я пойду немного правее. Надо разведать границы судна, а то здесь уже мало попадается материала. А в следующий раз поменяемся: я буду копать, ты отправишься на разведку.

— Ладно, — кивнул я.

В самом деле, уже следовало расширить место раскопа и точнее определить границы затонувшего корабля.

На лбу у Михаила сверкали крупные капли пота, словно он только что вылез из воды.

— Что с тобой? Ты болен? — спросил я.

— Нет. Просто жарко. Лень было снимать костюм после прошлого погружения, так в нем и просидел час. Пропарило лучше бани. Ничего страшного, на дне освежусь! Пошли.

Нырнули мы вместе. Я занялся раскопкой на прежнем месте, а Михаил поплыл в темноту, окружавшую участок дна, освещенный прожекторами.

Мне повезло. Когда сверху подали сигнал выходить, я уже успел кое-что раскопать. С сожалением посмотрев на результаты своей работы в последний раз, я начал всплывать. По инструкции на это полагалось четыре минуты, так что пришлось дважды сделать небольшие остановки на глубине пятнадцати, а потом девяти метров.

Но сегодня мне почему-то мешали соблюдать инструкцию, сильно натягивая сигнальный конец. Ухватившись за трап и высунувшись по пояс из воды, я вытащил изо рта мундштук и заорал:

— Чего вы тянете? Я не рыба на крючке, сам выплыву.

И осекся, увидев побледневшее, перепуганное лицо Павлика.

— Где Михаил? — спросил он.

— Разве он не вышел? Сейчас поднимется, чего вы порете горячку…

— Он не ответил на сигнал, — сказал Павлик, дергая за сигнальный конец. — Видишь, я тащу, а никакого ответа.

Раздумывать было. некогда.

— Прыгай за мной! — сказал я и начал торопливо засовывать в рот загубник.

Павлик мешкал. Я хотел поторопить его, но мундштук уже был зажат у меня в зубах, и получилось какое-то неразборчивое мычание. Тогда я просто махнул рукой и нырнул.

По правилам должны были идти на выручку страхующие. Но они растерялись, а медлить было нельзя. У меня же в баллонах еще оставалось вполне достаточно воздуха.

Я погружался все глубже вдоль троса, который должен был привести меня к Михаилу, но вдруг почувствовал такую резкую боль, что едва не вскрикнул и не выронил изо рта мундштук.

Маска сжала мне лицо, словно стальными клещами. Я не сразу сообразил, что получился «обжим», как называют его водолазы.

Я опускался слишком быстро. Давление воздуха внутри маски не успевало сравняться с давлением окружающей воды. Маска присосалась к лицу, словно медицинская банка, какие ставят больным при простуде, и края ее сильно сдавили мое лицо.

Чтобы избавиться от обжима, я на минуту остановился и несколько раз сильно выдохнул воздух в маску через нос.

Стекло запотело, но зато давление на лицо сразу уменьшилось, и боль немножко утихла. Дальше я погружался уже осторожнее.

Еще несколько метров вниз, и я увидел Михаила, лежащего ничком на песчаном дне. Он не подавал никаких признаков жизни, хотя пузырьки отработанного воздуха продолжали серебристой цепочкой вырываться из клапана акваланга. Было некогда разбираться, что с ним приключилось. Трясущимися руками я вытащил кинжал и перерезал сигнальный трос, привязанный у него к поясу, потом подхватил его под мышки и посадил на песок.

Мундштук, к счастью, не выпал у него изо рта, значит, он не захлебнулся. Но глаза были закрыты, и лицо заметно потемнело.

Крепко обняв товарища за пояс, я начал всплывать. Это было не легко. С трудом поднявшись метров на пять, я сообразил, что можно уменьшить наш вес, сбросив грузила.

Пока я это делал, ко мне присоединился Борис, нырнувший наконец на подмогу. Вдвоем мы стали подниматься быстрее, но я вовремя вспомнил об опасности кессонной болезни и, как ни хотелось нам поскорее вырваться на поверхность, мы сделали две необходимые остановки.

Нас одного за другим втащили на борт, и судовой врач с помощью Светланы тут же начал делать Михаилу искусственное дыхание и растирать грудь. Я стоял рядом, тяжело, прерывисто дыша. Почему мне так трудно дышать? И вдруг Павлик сказал:

— Да сними ты маску, уже все…

Я торопливо содрал ее с головы и склонился над Михаилом.

Что же с ним произошло? Азотное опьянение? Но оно бывает только на глубинах свыше пятидесяти метров. Кессонная болезнь? Тоже не похоже. Ведь я его нашел на дне, он еще не начинал подниматься на поверхность.

Врач сделал Михаилу два укола в руку, затем поднес ему к носу пузырек с нашатырным спиртом.

Михаил сморщился и застонал. Потом открыл глаза и бессмысленно уставился на наши встревоженные лица.

— Что с тобой случилось? — спросил я.

— Не знаю… Кажется, потерял сознание, да?

— Что вы чувствовали перед этим? — допытывался врач. — Какие были ощущения?

— Какие ощущения? Какая-то слабость, тошнота… и голова болела, — он остановился, припоминая, — дышалось плохо.

— Акваланг у него в порядке, я проверил, — вставил Борис.

— Вам было жарко? Дышали часто? — продолжал допрашивать врач.

— Очень жарко. И дышал часто, воздуха не хватало.

— Принесите-ка с камбуза холодного чаю, только очень холодного, — приказал врач, — пусть кок ледку в кружку бросит из холодильника.

— Что же все-таки с ним приключилось, доктор? — спросил Кратов.

— Судя по симптомам, ничего особенно страшного. Просто тепловой удар. Перегрелся на палубе перед погружением. Вот и обморок. Но поскольку это произошло под водой, все могло кончиться гораздо хуже. Вырони он загубник…

Да, если бы Михаил выпустил мундштук, а я опоздал, все обернулось бы трагически.

Теперь я вспомнил, что перед погружением видел испарину на лбу у Мишки. Ну да, он же просидел целый час на солнце в резиновом костюме — вот и весь секрет! Я уже раскрыл рот, чтобы поделиться своей догадкой со всеми, но перехватил напряженный взгляд Михаила. «Молчи, — умоляли его глаза, — молчи!» И я поспешно закрыл рот.