— Янепонимаю?
— Мм-м? — Дуня привычно откликнулась на новое имя.
— Янепонимаю, — Сладкоежка серьёзно посмотрел на подругу.
Кажется, он хотел поговорить о важных вещах, хотя девушка полагала, что он попросту увёл её в сторонку от того, чего не следует видеть — «кумир», похоже, промышлял не только рабами. В последней деревушке, даже хуторке на три больших дома с пристройками и колодцем, к компании присоединилась ещё одна телега, явно груженная чем-то тяжёлым и имевшая своих конных охранников. Сейчас же, остановившись на непривычный дневной привал в придорожной рощице, большая часть отряда наблюдала, как стражники таскали из телеги-кареты ящики в пришлый воз. Рядом с возом околачивались личности довольно-таки зверской наружности — все как на подбор одноглазые, с рваными мочками и вывороченными ноздрями. Дуню от такого зрелища чуть не стошнило.
— Это… — Сладкоежка начал объяснять, но плюнул, наверное, посчитав, что не справится. — Янепонимаю, я о другом.
Дуня нахмурилась. Подросток терпеливо ждал, когда подопечная разберёт его слова.
— О чём?
— Янепонимаю, тебя по-другому зовут, — он не спрашивал. И на удивление был краток.
— Да, — просветлела девушка. Об этом как-то не находилось повода поговорить. — Меня зовут…
— Не надо! — перебил Сладкоежка, хлопая Дуню по губам. — Молчи! Никому! Опасно! — он провёл рукой по горлу. — Ведьма… старуха… маг! Маг тебя не… — он задумался, пытаясь высказаться ясно. — Маг не надела тебе на голову ошейник. Только сюда и сюда. — Мальчик ткнул пальцем в браслеты. — Это хорошо. Тебе повезло. Но он, — Сладкоежка покосился на возницу кибитки. — Он знает, что тебя зовут не Янепонимаю. Он спросит. Придумай другое имя.
В деталях Дуня не нуждалась. С магией этого мира девушка уже столкнулась — ничего сверх читанного, поэтому её не удивляло, что возможны заклятия по истинным именам. Не зря даже на Земле многие имели тайные имена — и в древности, и сейчас. А как иначе объяснить домашние и уменьшительные прозвища? Но что бы такое подобрать? Ведь придётся откликаться…
— Лес, — осенило Дуню. В своё время она долго мучалась, придумывая интернет-ник, а тот в итоге родился сам. Лебедева Евдокия Семёновна. Попросту — ЛЕС. — Меня зовут Лес. Это, — она подняла два пальца, — другое… ээ-э, второе имя.
— Хорошо, — Сладкоежка кивнул. Потом вдруг улыбнулся во весь рот, сверкнул серо-голубыми глазищами — будто бы специально для подростка из-за тяжёлых облаков на мгновение выглянуло солнце. А ведь он не совсем человек — неожиданно для себя отметила Дуня. — Лес — это хорошо. Но Янепонимаю — красивее. Я буду звать тебя Янепонимаю.
Девушка безразлично пожала плечами… и напряглась — банда одноглазых о чём-то спорила с «кумиром». Сладкоежка дёрнулся и загородил подругу — он оказался немногим ниже Дуни.
— Что хотят?
— Тебя, — хмыкнул защитник. — И меня.
— Тебя не отдадут, — утешила Дуня. Она дрожала. Снова вспомнилось, что она пыталась добыть магию для себя, однако в голову ничего путного не приходило. Разве что сесть, скрестить ноги и представить себя цветком… Но от страха девушка сразу забыла о намерениях и вцепилась в курточку Сладкоежки. Сладкоежка не боялся.
— Не отдадут, — согласился он. — И тебя не отдадут. Ты — дорогая. Хотя…
Радоваться этому «хотя» или печалиться — Дуня не решила. Она не была красавицей, не могла похвастаться пышными формами, но имела склонность к полноте. Впрочем, здесь этой склонности развиться вряд ли дадут — та являлась следствием сидячего, предкомпьютерного образа жизни. С другой стороны, в симпатичности Дуне трудно отказать, а ухоженный вид определённо повышал стоимость девушки. Но отсутствие полезных умений выбирало сферу деятельности однозначно. Вот, соседки по кибитке, шьющие и вышивающие, могли угодить к каким-нибудь мастеровым, а Дуня… Дуня — лишь на чёрные работы (не зря же её отправили мыть посуду) или на панель. Однако ж под тяжёлый труд отдают кого подешевле да покрепче.
— Сладкоежка?
А будь она очень дорогой, то, возможно, превратилась бы в местную принцессу.
— Что, Янепонимаю?
«Кумир», обычно сдержанный и тихий, говорил много, громко и, судя по тому, как покраснел подросток, цветасто и трёхэтажно. Видимо, с уродцами Пятиглазый имел длительные отношения и полагал, что дополнительных разъяснений бандитам не требуется, а потому досадовал, что ошибся. Досадовал он довольно-таки долго и пространно — и, похоже, кое-чего добился. По крайней мере, страшилища удовлетворились одним рабом-мужчиной.
Дуня облегчённо вздохнула. Незаданный вопрос вылетел из головы.
— Что с ним будет? — родился другой.
— Какая разница? — отмахнулся Сладкоежка.
Девушка хотела возмутиться, но осеклась. И впрямь, какая ей разница? Узнать, чего избежала? Или, если её участь будет хуже, сожалеть о том, что всё могло обернуться куда лучше? И уж точно сама по себе судьба бедолаги нисколько Дуню не заботила… Девушка промолчала, впервые в жизни по-настоящему задумавшись, какой же она на самом деле человек. Не хороший или плохой, а вообще — какой?
Сладкоежка ушёл.
Он не появлялся уже третий день. Дуня начала беспокоиться. Она его даже не видела и до поры до времени не замечала, что его нет. Словно бы Сладкоежка исчез из отряда.
Поначалу девушка не обратила внимания на отсутствие защитника. И без него хватало событий и дел. Словарный запас увеличился уже настолько, что позволял как общаться, так и обогащать его без помощи друга. А глазеть по сторонам можно было и вовсе самостоятельно.
Местность становилась многолюднее: всё чаще навстречу мчались вооружённые до зубов, нарочито гремящие доспехами всадники — им и каретам, которые они сопровождали, приходилось уступать путь, съезжая к обочине. Иногда такие же наоборот догоняли. На перекрёстках и слияниях дорог нередко они ждали, когда протащится мимо вереница обоза или медлительно и величественно прошествует караван. Караваны, надо отметить, отличались разнообразием: среди них попадались традиционные ослиные, но были и конные, воловьи и один, климатически непривычный, верблюжий.
Однажды отряд наткнулся на цирк. Самый настоящий, из тех, о которых Дуня только читала или смотрела по телевизору: там имелись пара акробатов, клоун и силач; девицы-танцовщицы, они же, похоже, проститутки; гадалка, несколько уродов как человеческих, так и звериных; дикие и опасные животные для показа в клетках или на арене. Этот цирк явно был очень большим и богатым… однако не настолько богатым, чтобы заменить у тигриной повозки сломанную заднюю ось. «Кумир» взялся помочь, благо к отряду на очередном перекрёстке приклеился другой, тоже с гружеными телегами и рабами на продажу — видимо, вторая половина этого. За помощь циркачи предложили рогатого карлика, но тот по вкусу Пятиглазому не пришёлся, и директор шапито расщедрился на чёрную женщину. Про себя Дуня назвала её пантерой. Женщина, судя по тонкому ошейнику с колокольчиком, была невольницей. На неё работорговец согласился, даже, кажется, приплатил.
«Пантера», вовсе не негроид, а чересчур тёмная индуска, да к тому ещё и обладательница больших заострённых ушей, по-местному говорила едва ли не хуже Дуни. Отметив это, циркачку подсадили к странноватой иноземке, однако дамы, что естественно, друг друга не поняли. Тогда их разлучили — к «пантере» приставили своего опекуна, девушку, с которой Дуне довелось побегать за бревном. Именно в то мгновение пленница впервые ощутила, что чего-то — или, вернее, кого-то — ей не хватает.
Теперь отряд проезжал мимо не деревушек, а деревень, однако, как и прежде, в них не задерживался. «Кумир» обменивался каким-то товаром, пополнял припасы и не продавал рабов, хотя ему неоднократно предлагали — Дуня видела, как в неё и других пленников тыкали пальцем и позвякивали толстыми кошелями. Богатые, похоже, селения. Чем дальше, тем больше появлялось желающих прикупить себе что-то двуногое и говорящее. Пятиглазый неизменно отвечал отказом. На ночлег «кумир» предпочитал останавливаться подальше от людей — то ли не желал тратиться, то ли чего-то опасался. А, может, спешил на тайные встречи. По крайней мере, ещё дважды к отряду подъезжали подозрительные личности и увозили с собой тяжёлые ящики. Награбленное добро? оружие? дурь? — Дуня не знала, и ей хватало ума ни у кого не спрашивать. Но размышлять на эту тему ничто не мешало.
