Что характерно: самым ядовитым из подкольщиков был ФЭД. ФЭД, на меня самого в те времена еще обращавший крайне мало внимания. Суперменистый ФЭД, вообще не особо опускавшийся тогда до мелюзги нашего возраста. ФЭД, бывший на целых четыре года старше нас с Аськой, — которому в наши вполне целомудренные тринадцать было целых семнадцать и который, кажется, уже тогда был половым гигантом…

Черт его знает, с чего и как это произошло — что мы вдруг стали с ним лучшими корешами. Где-то уже в “пункерские” времена… Черт его знает, почему он меня выделил. Вроде, сложно найти двух более разных людей, чем мы с ним. Но, вероятно, противоположности и впрямь притягиваются.

Дружить с Федькой — это уже само по себе было разновидностью экстремального спорта. Адреналин брызжет, все мелькает, дух захватывает, и мало что соображаешь. Лишь успевай на виражах поворачивать. Можно, кстати, и не успеть. Запросто. С соответствующими последствиями. Но кайф — только матерными междометиями и описуемый.

Невозможней, чем не попасть под его обаяние, было только — угнаться за ним. Соответствовать его нагрузкам. Перегрузкам. Любой, угодивший в Федькину орбиту, был вынужден без большой пользы для самомнения всю дорогу в этом убеждаться.

Некоторые пытались с ним соревноваться. Кто в чем. Мало что ФЭД любил больше таких попыток. Да чего там — он всячески сам их провоцировал. Довольно причем, изобретательно: кого на понт брал, перед кем прибеднялся… Результат соревнований был, конечно, всегда одинаков. Но ФЭДу нравилось быть победителем.

В этом отношении я его быстро раскусил — и на провокации не поддавался. По-моему, он меня за это и зауважал. Не знаю. В своих симпатиях-антипатиях Федька был так же непредсказуем, как и во всем остальном.

Пару лет мы с ним тусовались очень плотно. Ну буквально кровными братьями сделались. В прямом смысле тоже — была и совместно пролитая в махаловках, на которые ФЭД без конца, разумеется, нарывался, юха. А также иная, гм, телесная жидкость…

Панковская юность никак не способствует длительному сохранению ряда иллюзий. Начальный период моей личной жизни вышел до крайности неупорядоченным. За редким исключением он комплектовался из девок специфического неформального типажа, в своей комбинации востребованности с нетребовательностью определяемого словосочетанием “плохо лежит”. Темпераментом большинство из них приближалось к предметам неживой природы, а сексуальной взыскательностью — к мусоросборочной машине. Учитывая же, что постоянство и чистоплюйство любого рода тогдашним нашим анархическим кодексом однозначно порицались, легко догадаться, что ротация кадров внутри “системы” была активной и хаотической. (Хотя и тут никуда не деться мне от интеллигентской наследственности: Лоб, например, порол бывшую свою одноклассницу, страшную, как смертный грех, что не помешало ей пару лет отработать блядью в Турции, родить и оставить там ребенка… — на такое у меня все же и тогда не поднималось… ничего.)

Короче, все перли плюс-минус одних и тех мочалок. И уж точно всех их — без исключения практически — юзал гиперактивный Федюня. Понятно, что и у нас с ним тут выходила масса пересечений.

Забавнее… страннее… другое. Что с ним у нас эта сомнительная традиция каким-то образом выжила и после распада “системы”. Вообще на данную тему я старался не задумываться. Просто потому что… ну ее.

Но теперь мне задумываться приходится. И вспоминать. И систематизировать воспоминания. Пусть и представляя заранее, что результат может выйти… показательным.

В данном же случае результатом выходит то обстоятельство, что ФЭД последовательно старался не упускать ни одной моей девки…

По Тилта машины шли густо и на хорошей скорости, опасно-внезапно выныривая слева, со стороны развязки и улицы Дунтес. Из-под колес выхлестывало на тротуар, в воздухе зависали шлейфы мелких капель. Я дождался паузы в автопотоке, перебежал улицу, увернулся от сияющего стеклянного трамвая. Двинул, озираясь поминутно, по Аптиекас вдоль прямоугольных блоков бетонного больничного забора к служебному входу. Дождь судорожно мельтешил под фонарями, в их неприятно-ярком свете было видно, что здание выходящего на Аптиекас двухэтажного корпуса — того самого единственно правильного желтого цвета.

…Лева, санитар с Твайки, позвонил в полседьмого: Кристина пришла к Панковой. Я сорвался, оставив Нику в перепуганном недоумении, схватил мотор. Слава богу, пробки были умеренные. В двадцать минут восьмого вылез у дурки. Слабо представляя, что собираюсь делать. Леву я как-то в голове не держал — мало на этот вариант рассчитывал…

Dienesta[10] . Осторожно захожу во двор. Ну, застану я Кристину… Ну, не станет она со мной разговаривать. Пошлет открытым текстом… Что дальше?… Заставить — как? Грозить — чем? На людях…

И тут я ее вижу — ч-черт! — Кристина выруливает из-за угла шагах в тридцати. Практически мне навстречу. Я только что смотрел на план больничной территории, я лишь собираюсь повернуться туда, вправо, я пока поворачиваю одну голову… И вижу ее. Я сразу узнаю ее — несмотря на темноту и дождь. Кристи-Тина без зонта и даже без головного убора, руки в карманах куртки. Я рефлекторно отворачиваюсь. У меня на голове просторный капюшон с длинным козырьком — она не должна была меня опознать.

Ну — что?… Кристи проходит у меня за спиной — к выходу.

Я медленно разворачиваюсь. Девица скрывается за углом — направляясь вправо. Тупо валю следом. Сейчас сядет в машину — и привет… Думай быстрее!

Нет, машина, кажется, ее не ждет — Кристи идет как раз туда, откуда пришел я. К Тилта. На трамвай? Мотор возьмет? Че тут еще?… Да все че хошь — троллейбус, автобус, электричка даже вон недалеко. Следить за ней?… Полнейшая глупость… Догнать ее, что ли? Сымпровизирую на ходу…

Только как-то странно она идет… Остановилась. Перешла на другую строну. Осматривается. Останавливаюсь и я, стараясь держаться поближе к забору. (Что-то у нее не так?… Допустим, все-таки должна была ее ждать машина — и не ждет?… Только почему — у служебного входа? Я-то таким макаром шел, чтоб не светиться лишний раз на всякий случай… А она? Тоже чтоб не светиться?…)