(…Тут желательно представлять себе это: Дом печати — он же Дом печали — совдеповски-угрюмая серая многоэтажка, сейчас окруженная строящимися “Солнечными камнями” и построенными ультрамаркетами “Олимпия”, а тогда сиро торчащая посреди пустырей Кипсалы у въезда на Вантовый, сейчас разобранная под офисы невнятных фирм, а тогда отведенная исключительно под редакции республиканской прессы; эту перманентную и повсеместную более-менее творческую пьянку, когда ответсек блевал в типографии в “пенал” пневмопочты (еще была пневмопочта, доставлявшая гранки в цех горячего набора!), дежурный редактор в каннабисном помутнении ставил на первую полосу шестьдесят четвертым кеглем шапку: “Люди, будьте бдительны!”, когда главред той же “ЭсЭмовны”, почти столь же, сколь газета, легендарный Блинов Альсан Сергеич квасил вместе с подчиненными в собственном кабинете, а его зам, еле стоя на ногах, промахивался стулом по голове перспективного внештатника, преграждающего ему путь к грудастой практикантке… — ничего такого я, увы, сам уже не наблюдал: на мою долю достались огражденные раскормленными секьюрити, заполненные сосредоточенными самовлюбленно-безграмотными вьюношами-девушками общие “конюшни” западного образца, где даже пива отродясь не видали… Но — были, говорят, люди не в наше время!)

…Гайвор, он же Гайворонский Константин, он же граф Кока МакГайвор, тогдашний титульный “эсэмовский” военно-исторический эксперт, ныне главный редактор бизнес-ежедневника “Коммерсантъ Baltic”, показывал (ну да, ну да — опять же надравшись), “как медведи в цирке ходят” (ноги колесом, культяпки врастопырку) и “страшного” (надувание щек, зенки — к переносью), являл феноменальные способности к ниндзевскому, неуловимому ускользанию в самый разгар редакционных пьянок — с последствиями полуфантастическими (вроде попадания за один вечер в три “обезьянника” подряд — и выхода без потерь из всех!) или даже околокатастрофическими (вроде обнаружения нарядом мобильной полиции в бессознательном состоянии с разбитой в кровь башкой на трамвайных рельсах в четыре утра)…

…Серж Шиврин, внешне почти идентичный почти однофамильцу артисту Шифрину, тогдашний хроникер-“криминал”, про которого даже соотдельцы только постфактум и не без обалдения узнали, что он “лицо нетрадиционной сексуальной ориентации” — поскольку поведенчески это не проявлялось никак… — ныне организатор московских ВИП-вечеринок, жалующийся, что столичных поп-старов (старлеток тож) ебать больше не может: обрыдло, — и кокаин занюхивать более не в силах: остоебло… — в перерывах между репортажами из рижского Централа и Управления криминальной полиции забесплатно снимался в гей-порно (интересно же, объяснял Серж).

…Вартаныч, он же Эдик Вартанов, тогдашний маститый “инвестигейтор”, герой совершенно довлатовский — и при этом похожий именно на переходную стадию к Довлатову С. Д. от неандертальца: печальный, сутулый, бородатый, громоздкий двухметроворостый организм, с черепом модели “оргазм Ломброзо” и маленькими, с аллергичной розоватой кожей, кистями рук, ныне… (пробел: никто ничего о нем не слышал с тех пор, как он заделался совладельцем телестудии — ! — в размочаленном федеральной артиллерией Грозном образца Первой чеченской), — ночевал на редакционном линолеуме, подстелив отродясь не стиранную шинелку (отношения с верхней одеждой у Вартаныча вообще были причудливо-подсудные: пасмурным октябрьским вечером мерзлявый Эдик вышел из Домика в драном свитере — и спустя час вернулся, стягивая на могучей груди коричневый кожаный плащ и приговаривая грустно: “Да, тесноват, тесноват…”). Однажды Вартанова пригласила на профессиональное рандеву “бальзаковская”, с педантично поджатыми губами, латышская редакторша из “Неаткариги”; общение осуществлялось у нее в кабинете по разные стороны размашистого письменного стола. “А что это за плеск такой?” — озадаченно нахмурилась под очками редакторша минут через сорок. “А, не обращайте внимания, — куртуазно махнул Эдик нежной кистью. — Это я писаю… Просто неудобно вас прерывать было…”

(Самая дичь в том, что тогдашняя латвийская русская пресса, по крайней мере, самые титульные — не в смысле официозные — издания, была вполне профессиональна и довольно увлекательна и ярка… Нынешняя, в условиях жесткой корпоративной дисциплины производимая, — вызывала бы болезненное умиление своим провинциализмом, беспомощностью почти трогательной, если бы не запредельная, пыльная, скулосводительная ее скукотища…)

…Степа со швейцарской часовой фамилией Тиссо, пупсообразно-пухло-кучерявый, с вечной кашей во рту, но вполне себе борцовского калибра, когдатошний (еще даже не “Эс,amp;Эмовского”, а “Советско-молодежкинского” периода) ас по части “вестей с полей” (“Будет щедрым гектар”), ныне туманный бизнес-консультант и начинающий литератор, без пяти минут автор тюремных мемуаров, — в начале девяностых, как положено журналисту, менял профессию: специализировался на автоугонах с последующим возвратом престижных иномарок владельцу за сходный выкуп; строил — под дулом волыны (“А дальше стенка… — А дальше и не надо!”) всю обслугу распальцованного кабака “Лоло-пицца”; и таки сел в итоге на пару лет — что теперь и собирается конвертировать в новые “Записки из Мертвого Дома” дробь “Архипелаг ГУЛаг”…

…Семеныч, он же Сеня Семенов, долговязый костляво-жилистый кекс, тогдашний писака-универсал из сателлитно-дружественного издания “Русский путь”, обладатель уникального дара попадать в конфликтные ситуации всегда и везде, вплоть до нарваться на смертную махаловку в дамской кондитерской, — ныне глава пресс-службы банка МЕНАТЕП… Эдак вот круто карьерно взлетев, Сеня логичным образом круче всего и нарвался: пресс-атташе крамольного банка Сеня заделался с подачи хозяина оного Платона Лебедева как раз в тот момент, когда его покровителя закатали в Лефортово, — и Семеныч с ходу оказался в положении главного информационного супостата государства Российского…

…Ну и, в конце концов, сам Сол, он же Лёшич, он же Леха Соловец, тогдашний “цвет спортивной журналистики этой страны” (не только цитата из терри-гильямсовского “Страха и ненависти в Лас-Вегасе”, но и пьяная Лёшичева самоаттестация — девкам в кабаке), ныне спец по организации культурного отдыха (читай — максимально комфортного расчеловечивания) богатеньких туристов в Юрмале, похваляющийся тем, что знает всех шалав из клуба “Relax”, — с одиннадцатого, “эсэмовского” этажа Дома печали переправлял через балконные перила — потомно — все собрание сочинений Вэ И Ленина и — подряд — два телевизора, а с девятнадцатого (из редакции газеты “Т-реклама”, куда Леха писал под псевдонимом А. Муромец) — мусорную корзину, набитую подожженной бумагой. Когда на имя хозяина “тэшки” не вынесшая мусорника охрана Домика подала письменную жалобу, вынужденный оправдываться главред “…Рекламы” (Лехин собутыльник, разумеется) письменно же подробно и убедительно разъяснил, что “в мусорнике произошло самовозгорание, и журналист А. Муромец, увидя это, проявив мужество и сноровку, предпринял посильные меры для избежания пожара”… и что (несмотря на это) журналист А. Муромец “уволен без выходного пособия”… Зимой 2002-го уже “Час” отрядил Леху спецкором на Олимпиаду в Солт-Лейк Сити — для русской ежедневки из маленькой постсовковой страны понты почти беспримерные и чертовски дорогостоящие. Как распорядился оказанным ему финансовым и профессиональным доверием Сол? Ну естественно — запил еще до отлета, в самолете продолжил, в пересадочном копенгагенском аэропорту был уже в дрезину… Его сняли с рейса. На казенные деньги он вписался в первый попавшийся (попался дорогой — весьма!) отель. Там догнался. Похмелился, закупился, вернулся (в номер)… Из отеля Леху и выколупывал спешно отряженный “Петитом” под это спасение нерядового не-Райана внештатник-фотограф. Я, признавался ему Сол, хотел вообще на хрен свой паспорт зарыть и этим, бля, троллям пойти сдаваться — вот, мол, рефьюджи, беженец без документов и средств к существованию… Но даже для этого он оказался чересчур бух…