В том же году еще одна международная байкерская экспедиция залезла гораздо выше — но тоже Музтаг-Аты не покорила. Так что на моей памяти Эпнерс деятельно готовился взять реванш в две тыщи втором — искал спонсоров (я сам сводил его с Джефом на предмет возможной “петитовской” поддержки), закупался снаряжением… Но уже совсем рикошетом долетел до меня слух об аналогичном его неуспехе.
…Так значит, была еще и “Третья попытка”.
— Ну да… — Интересно, чем Артур удивлен сильнее: фактом звонка или вопросом? — Пропал…
— В смысле — никто не видел его мертвым?
— Ты ж знаешь, он всегда все в одиночку делал. И вообще — осень была, в такое время, в общем, на Музтаг-Ату никто уже не ходит, там и других-то экспедиций не было. Из базового лагеря вышел — и все. Никто ничего не знает. Ну как в горах — что я тебе рассказываю…
Коба Челидзе. Костя Решетников, он же Крэш. Гвидо Эпнерс. Саша Князева. Что за безумный список (“…я тебе скажу, мы имеем дело с полным психом…”)? Что может объединять этих людей?
Только две вещи. Первая — что все они мертвы.
И вторая.
Я.
Ну и как следует это понимать? Это молчание с округлением овечьих глаз и поджиманием, блин, губ? Видимо, следующим образом: мне эта история надоела, я хочу о ней забыть, она мне не нравится, а меньше всего мне нравишься ты, и разговаривать с тобой я не хочу, и не понимаю, зачем я это опять делаю. И вообще ты мне еще не доказал, что не ты во всем виноват… То есть вряд ли, конечно, эта рекламная Оля Дроздова всерьез думает, что я и впрямь замочил ее приятельницу, но так уж вышло, что для Оли я обладаю презумпцией виновности. И еще ведь неизвестно, что ей наговорил лейтнантс, блин, Кудиновс…
— Она мне не рассказывала, с кем встречалась.
— И вы никогда не видели ее в компании с каким-нибудь… незнакомым вам молодым человеком?
(Рассуждал я так. Cлала мне “мыла” из интернет-кафе, подкинула Лере в машину привет от Гвидо и представилась Нике Кобой, очевидно, одна и та же, так сказать, инстанция. Тот высокий-блондинистый, что клеил Нику, тот урод, что топтался снаружи “Рупуциса”, и тот Сашкин хахаль, которого выследил Тюря, — тоже, вероятно, одно лицо. Следовательно… Ну да, ну да. Но если это он сдвигал Князевой крышу в последние несколько месяцев ее жизни — его не мог не знать, не видеть хоть кто-то из Санькиных знакомых, подруг…)
— Нет. (Презрение.)
— Может быть, кто-нибудь ещё из Сашиных подруг?… С кем мне имеет смысл поговорить?
Пожатие плечами. Не глядя на меня — глядя на зигзагообразную выдру. (Банкетый зал “петитовского” кабака, куда я приватности ради заволок нелюбезную Олю, являет собой клинический случай дизайнерской шизофрении. Раздвоения личности в рамках одного отдельно взятого подвального помещения. По полкам вдоль стен стоят, во-первых, полуантикварные пишмашинки — и тут не без “винтажа”, — долженствующие, видимо, символизировать принадлежность банкетника к обители журнализма, во-вторых, — многочисленные чучела истребленных, не иначе, лично президентом издательского дома, знатным охотником-рыболовом, несчастных лесных жителей. Включая даже рысь — за которую почему-то особенно обидно.)
— Были же у Саши еще подруги?
Мимолетно заведенные глаза (достал!):
— Ну найдите, если хотите, эту ее Кристи…
— Кристи? Кто это?
— Не знаю… В последнее время они много общались…
— Ну а кто это такая? Где мне ее найти?
— Я же говорю: не знаю! Моей подругой она не была.
…Стас Тюрин тоже не был так уж рад вновь меня слышать (что-то я в последнее время стал раздражать людей… взаимно, однако):
— Кристи? — На том конце отсутствующего у мобилы провода замолчали не без усталой досады и в не слишком тщательной попытке вспомнить. — Н-нет… А, погоди! Это, наверное, такая странная девчонка… Но я ее не знал совсем.
— Странная?
— Ну, с прической такой странной… С татуировками…
— А где ее найти, не знаешь?
— Не, понятия не имею. Как-то получилось, мы c ней не пересекались практически…
— А кто мог пересекаться, не знаешь?
— Н-нет… А, погоди, с кем-то я их обеих один раз в “Красном” встретил… С Илюхой, кажется.
…У Илюхиного телефона садилась батарея, но “аркада”, где он сейчас тусовался (по работе — одной из), была совсем близко — на углу Грецениеку и Аспазияс. Хотя, насколько я понимаю, “аркадами” игровые залы назывались во времена папы киберпанка Уильяма Гибсона, а сейчас только игры бывают “аркадные”…
— Стас? В “Красном”? Когда? — Илюха хмурится на компакт, скармливает его СиДи-рому. Комп принимается попердывать, скачивая программу. — А, ну да, было дело, забавная такая мочалка… С фенечками. Она Кристи?
— Так ты ее тоже не знаешь…
— Ну откуда мне было Ксанкиных подруг знать… А эту я, по-моему, один раз только видел. Но я ее помню, мы тогда че-то долго сидели… я, Ленка, Ксанка, эта — как, Кристи?… Стас еще, вроде, потом подгреб… Не, Гирт, — оборачивается, — четвертый “Хэдкрашер” движок ни фига не потянет…
— А че за феньки-то?
— Вот тут вот, — протягивает руки, водит пальцем правой по кисти левой, потом наоборот, — тату… На всех пальцах, на тыльной стороне ладони, такие тоненькие-тоненькие узоры. Никогда такого не видел. Но красиво, ничего не скажу… И волосы, знаешь: очень коротко пострижено тут, со всех сторон, и на затылке только одна такая длинная-длинная прядь… Помню, она еще коктейль какой-то страшно замороченный заказала — бедная Тонька задолбалась его смешивать… под диктовку: а щас еще двадцать грамм блю кюрасао… а щас еще десять капель гренадина… как это — нету гренадина?… Ну, такая мача, артистическая… Она говорила, чем занимается, но я забыл.
— Попробуй вспомнить.
— Не, Дэн… Не помню совершенно.
— О чем вы хоть базарили?
— Да ну, о фигне какой-то… О чем мы там могли тереть? Ну знаешь, как в кабаке…
— Ну хоть что-нибудь можешь вспомнить?
(Тут я явственно ощутил себя пьяным Тюрей в Salt’n Pepper’e.)
— О, блин, Дэн… — Илюха качает башкой, вскрывая банку энерджайзера “FireWall”. — Не, ну… Не знаю… Типа, я у нее там спрашиваю про тату ее… типа, где делали?…
